Он вспомнил себя подростком. Подростковый возраст — одни проблемы. Не хотел бы он опять в подростковый возраст. Инне, наверное, с ним нелегко. Но какое ему дело до Инны? Она сама так захотела. Вот пусть и расхлебывает! Когда он думал об Инне, он чувствовал злость. Несильную. Несерьезную. Но все-таки злость. И чтобы отвлечься от этой ненужной ему злости, взялся за Лялины коробки и книги.
Он перетащил их на чердак и потом открыл все коробки, потому что запамятовал, куда сунул стихи. И словарями пора было заняться. Он взял одну стопку книг и стал их разбирать. Да что там разбирать? Лучше отнести в кабинет и расставить по полкам, благо места на полках много!
Саня вернулся за следующей порцией. Старые письма, лежавшие навалом в одной из коробок, навели его вдруг на мысль: а почему бы его героине не получить письмо из прошлого? От кого? Мысль заработала. Уже думая о своем, о продолжении повести, он разыскивал Лялины тетрадки. Наконец нашел, машинально открыл одну и снова зачитался. Стихи хорошие. По-настоящему. Без дураков. В них и простор, и свобода, и что-то еще очень счастливое. Саню тоже потянуло на волю, к счастью, к какому-то необычайно вольному счастью. Ослепительному. Как мартовский наст на солнце. Он спустился с тетрадками вниз, переоделся и взял лыжи. Самое время пробежаться, надышаться, надуматься…
Когда он вернулся домой после лыж, он решил про себя, что день в конце концов прошел не без толку. Он нашел ход, а вернее, выход для своей героини. Она не должна следовать логике ситуации, логика приводила к безнадежности. Ситуация сыграла роль куколки, героиня превратилась в бабочку и вылетела. Вот и все. Саня был доволен. Он был даже счастлив. И решил поделиться своим счастьем, устроить в семейном кругу небольшой праздник: купить бутылку вина и вечером за ужином почитать стихи. Для большего уюта можно еще протопить печку, пусть потрескивают поленья и чуть припахивает дымком. Так и сделал. Собрались они на кухне, поближе к печке. Вера завернулась в шаль и расположилась на диване. Сева, вытянув длинные ноги, устроился на стуле в углу. Саня сел за круглый стол, обложился тетрадками и стал читать. Он не говорил, чьи стихи. И читал почти наугад, даже не проглядывая стихотворение. Но попадал в точку. Веяло свежестью, чистотой, счастьем.
— Хорошо, собака, пишет! — одобрил Сева. — Или это твои? Тогда скажи, не таись. Мы одобряем. Правда, Верочка?
Вера молча кивнула.
— Да нет. Не мои, — улыбнулся Саня. — Я еще почитаю, потом скажу чьи.
— А меня, знаешь, кто к стихам приохотил? — спросил Сева.
— Догадываюсь, — опять усмехнулся Саня.
— Да нет. Где тебе угадать? — Сева приготовился назвать имя, но Саня опередил:
— И меня тоже Ляля. Я правильно угадал?
— Правильно. И знаешь, особое состояние наступает, когда из плывущих облаков вдруг картинку делаешь, — продолжал Сева. — Мне кажется, и из этих облаков я мог бы недурную книжечку сделать.
— Давай, — одобрил Саня. — Давай делай. Попробуем сделать Ляле сюрприз. Это же ее стихи, Лялины. Я составлю, ты оформишь. Сделаем макетик. А потом, если она захочет, и издать можно будет.
— Дело, — согласился Сева с заминкой. — Ляля — удивительная женщина. И такая талантливая.
И оба они стали хвалить Лялю. Вера сидела молча. Ей нравились другие стихи, гладкие, складные. А эти были какие-то неровные, нервные, что ли. Но зато передавали то, что и сама Вера чувствовала в отрадные минуты жизни. Поэтому понравились ей не стихи, а сама Ляля. Кто знает, они вполне могли бы стать подругами, им есть о чем поговорить, чем поделиться. У них много общего.
— Давай книжку стихов сделаем, — говорил Саня, — сами, не спеша, потихонечку. Ляле сейчас не до них, она ремонт затеяла.
— Ремонт?! — встрепенулся Сева. — Значит, нужно поехать к ней. Срочно!
— Не спеши! У нее есть там помощники, — окоротил приятеля Саня.
— Да я не в помощники! Задевает она неведомо куда мои наброски, и привет! У нее там целая папка. Привез показать и оставил. Надо срочно ехать! Спасать!
— Ну не сейчас же ты поедешь, — сказал Саня. — Вот послушай, какое хорошее стихотворение.
— Конечно, не сейчас. Но завтра с утра обязательно, — решил Сева и стал слушать.
— Ляля, она — романтик, чувствуешь? — говорил Александр Павлович. — Она не тащит в жизнь души прозу, всякие там сопли, вопли, оставляет их за кадром.