Посад Александр Павлович любил и считал, что интерес к истории у него прирожденный, посадовский. Вся история Московского царства уместилась в монастыре, будто годовые кольца в стволе могучего дерева. Чего только не помнили толстые монастырские стены! Историю церкви, связанную с величайшим русским святым, строителем монастырей, историю государства, связанную с великими князьями и царями, искавшими поддержки у церкви. Супостатов-поляков и доблесть смиренных иноков, ставших воинами. Москва тогда сдалась врагу, а монастырь не сдался, стал центром сопротивления, вдохновил Минина, убедил Пожарского. Царя Бориса похоронили тогда у входа в одну из его церквей, чтобы все верующие попирали убийцу невинного Димитрия. А больного ребенка, жертву несчастного случая, объявили святым мучеником, всеми силами стараясь отвратить народ от Лжедимитрия, победоносно шагавшего вместе с поляками по русской земле. Только много лет спустя многострадальный царь Борис заслужил более спокойное место для захоронения. Вот поистине трагическая фигура! Да и мало ли других! Потому и надумал Александр Павлович писать исторический роман, что интерес у него был не головной, а кровный…
Очищая от снега двор, Александр Павлович сообразил, что из дома ему сегодня лучше выехать пораньше. Если всю ночь шел снег, кто знает, что там с дорогой и сколько времени ему придется добираться. Не забыть бы, кстати, забрать у Ляли авторские экземпляры. В прошлый раз он о них забыл. И Лялька-поганка не напомнила!
Он вернулся в дом, взглянул на часы и понял: пора! Набрал номер редакции. На месте была только секретарша. Александр Павлович вздохнул: времена настали либеральные, народ на работу не спешил. Правда, и уходили сотрудники черт знает когда, темной ночью. Александр Павлович сообщил секретарше о том, что для культурной странички у него будет интересный материал и он хочет узнать, на сколько колонок можно будет рассчитывать и через сколько дней материал пойдет. Секретарша записала, обещала передать его сообщение редактору. Александр Павлович поблагодарил, повесил трубку, но покоя по-прежнему не было. Придется еще разок позвонить по мобильнику с дороги, должен же он получить «добро» из собственных редакторских уст, уточнить все, что его интересовало, чтобы иметь в виду, на что ориентировать Иващенко. Ну что ж, пора было переодеваться и трогаться в путь. Александр Павлович вприпрыжку помчался наверх. Наверное, штаны его где-нибудь в кабинете. Внизу он их так и не нашел. Но на полдороге его перехватил телефонный звонок. Пришлось спуститься. Звонил Влад, приятель из газеты.
— Ты звонил, меня не было. Материал уже у тебя? — спросил он.
— Нет, только еду, будет вечером.
— С кем?
— С Иващенко.
— Опубликуем сразу. Привози, и пойдет в номер. Иващенко есть Иващенко. Но было бы что похуже, тоже опубликовали бы. У нас обвал. Сам знаешь, как бывает. Рассчитывали на одно, получили другое. В общем, ставлю тебя, даю четыре колонки. Постарайся, чтобы была фотография.
Вот теперь Александр Павлович довольно потер руки. Имя Иващенко уже работало, открывало двери, добывало колонки. Или это он сам запрограммировал себе место в газете? Ну-ка, проверим.
— Именем Иващенко штаны найдитесь! — провозгласил он.
И тут же увидел свои замечательные любимые кожаные штаны, они висели возле самой лестницы, он сам их туда повесил, чтобы не искать. А потом привык и забыл.
Александр Павлович рассмеялся. Да здравствует Иващенко! Он переоделся и снова почувствовал себя ковбоем. Главным было то, что все улажено, все идет как по маслу и светит солнце. И еще он увидит Ляльку. Сколько же они не виделись? Месяца два, не меньше. И тут он понял, что соскучился.
Глава 2
Ляльку Калашникову, которую потом стали уважительно называть Еленой Игоревной, Александр Павлович знал с детства. Они жили в одном дворе на Покровке, Ляля — в большом доме, а они — в маленьком, с мезонином. С Лялиными родителями дружила его мать. Когда она куда-нибудь уходила, то подкидывала маленького Саню Лялькиной бабушке. Саня так привык к калашниковскому дому, что считал его своим собственным. А потом Санина мама вообще ушла, ушла и от сына, и от мужа. Сане было тогда лет десять. Лялины родители и бабушка по-прежнему любили Саньку, и он торчал у них по целым дням, пока не приходил с работы отец.