Так размышлял Сева, сидя за этюдником и делая наброски. Время от времени он наведывался к своему приятелю Феде за деньгами. Не получив их в очередной раз, делал страшные глаза и шептал тому на ухо:
— Правы, правы были наши учителя! И Бога нет, и денег нет!
Отец Федор строго поджимал губы:
— Не богохульствуй, Всеволод.
А глаза у него смеялись. Сева уже сто раз его спрашивал, как это его в батюшки угораздило. Ну ладно, сам, он всегда был постной тихоней! Но чтобы Ларису-коноводку попадьей сделать?! Вразумительного ответа он пока не получил.
— Бог просветил и направил, — неизменно отвечал Федор. — А Лариса по-прежнему коноводит, у нее поле деятельности еще даже больше стало. Одних детей четверо, а жаждущих совет получить не счесть.
Сева помнил Лариску студенткой. С живописью у нее было так себе, но зато не было лучше ее организатора. И Федю она себе тоже организовала. Сам бы он не решился на ней жениться. Федя всегда был очень скромным и очень себе на уме. Вот и надумал стать батюшкой. Удивительнее всего, что Лариса была довольна. Крупная, дебелая, крупитчатая, она двигалась с необыкновенной важностью, говорила с особой значительностью. Севу, как только он к ним пришел по старой памяти, принялась наставлять на путь истинный. Сева слушал ее с добродушием, но не нашел, что за эти годы она сильно поумнела. И слушать перестал. Зато играл с детишками, они ему понравились. И сам Федор тоже. Он был человек с сердцем и поэтому в самом деле мог подать дельный совет.
А вот с кем Сева подружился за это время, так это с теткой Ариной и ходил вечерами к ней чай пить с пряниками. Он задумал писать ее портрет и потихоньку под это дело подговаривался. А пока делал по памяти наброски и самые удачные Арине показывал. Она смеялась.
— Нашел кого рисовать, — говорила она. — Вот ты мне картинку красивую нарисуй, березку, девушку. Я на нее смотреть буду, тебя вспоминать.
— Я тебе, тетка Арина, девушку с березкой откуда-нибудь вырежу, — обещал Сева. — И березок, и девушек у нас в изобилии, и все красивые. А сам я тебе рамочку сделаю, вот ты и будешь меня вспоминать. Согласна?
— А нарисовать-то, что, не можешь? — удивилась Арина.
— Не могу, — признался Сева.
— Ну, а как тогда меня, старуху, будешь рисовать? Девушку-то рисовать, чай, проще, чем старуху, у меня одних морщин эвон сколько!
Сева, услышав такое, только руками всплеснул: ну умна! В самый корень глядит! Но сдаваться не собирался.
— Зато вы, старухи, необидчивые, и времени у вас побольше, чем у девушек, — начал он подход с другого конца. — Почему бы тебе не посидеть, носки себе не связать, а я бы тем временем свое дело сделал? Наброски-то видала? Похожие вышли наброски.
— Ну, если с вязаньем, то посижу, — сдалась тетка Арина. — А насчет того, что необидчивые, ты это зря. Старухи, они очень обидчивые. У них жизнь кончается, ничего поправить нельзя, вот они и обижаются. И насчет времени тоже зря. Мало у них времени, очень мало.
И опять права была тетка Арина, кругом права. У обидчивых старух времени было очень мало, поэтому рисовать их нужно было срочно, и Сева спешил, торопился, каждый день делал зарисовки. Но рисовал он не только Арину, но и других старушек, и даже гусыню. Ведь она привела его в старушечье царство, на путь истинный наставила. Без нее ему бы и в голову не пришло на старух смотреть!
Гусыня прекрасно себя чувствовала у Арины, и та звала ее Мартой.
— Характер у нее весенний, веселая она птица, — говорила она.