Наконец в ход пошли колюще-режущие инструменты, к сожалению для нападавших не принёсшие нужного победительного эффекта, а с тем же несокрушимым постоянством причинявшие максимальное неудобство собственным хозяевам, какое чуть ранее доставили им самим их руки и ноги.
Мы под проливной руганью бывших атакующих резво выбежали на автостраду, где у «спасённого» и его дочурки, за которой мы предварительно забежали в подъезд, было припарковано чёрного цвета BMW, причём один из подоспевших к нам бандюг собственноручно получил внушительную оплеуху от самого потерпевшего и полетел на тротуар, чтобы не подняться… И мы, в скором времени, уже вырулили по направлению одного из спальных районов столицы.
Игорь Самуилович завёз дочь домой, оставив её под опёкой жены и личной охраны, а сам, со мной и водителем-телохранителем, пересел на другую машину, полагавшуюся ему по должности.
«Мерседес» плавно влился в поток бесконечных машин московских автолюбителей…
Мы же, тем временем, с Игорем Самуиловичем Плешаком, как вскоре выяснилось, занимавшем серьёзную должность в московском правительстве, владельцем нескольких успешных «бизнесов» и порядочным, всеми уважаемым отцом семейства, мирно и неспешно принялись беседовать на обычные темы между «спасителем» и «спасённым».
Глава 22
– А знаешь, ты реально был прав, когда говорил о моём маньяке, братик, – сощурившись на Кузявина, отчётливо произнёс Виктор Соловей.
– О каком маньяке, Витёк? Как говорил? – Козьма с интересом взглянул на друга детства.
Соловей промолчал и только скупо пожевал скулами.
– Совсем он замучил меня, Козьма… Непредсказуемый он, понимаешь? Скользкий, увёртливый какой-то… Неудобный, мать его… – После этой фразы Соловья они посидели молча.
– Странный ты, Витёк… Ты что, хотел бы, чтоб он сам взял и пришёл да чистосердечно всё рассказал тебе? – Козьма испытующе посмотрел на товарища так, как будто увидел его в первый раз. – Ты ж «следак» с именем, Витя… А не какой-то там молокосос, прости Господи. Наверно, лучше меня осознаёшь на какого «окуня» тебя выводит судьба… Значит, созрел, брат. Значит, имеешь полное право на красивую, лебединую комбинацию… – Кузявин улыбнулся и повернул бритый череп к официантке, как раз сейчас подносившей им две леденистые кружки жигулёвской «тройки».
– Лебединую?.. Ты, что списать меня хочешь, пенсию накаркать? Я ещё повоюю, брат, ещё покажу класс, ещё ни один «мокряк» раскатаю на зависть любому сыскарю, попомни мои слова! – Соловей не на шутку разойдясь, в запале даже не заметил, как замахнул целую кружку морозной пенистой влаги… Крякнув, он, наконец-то, расслабился и блаженно вытянув ноги, подмигнул Козьме.
Они сидели на дебаркадере речного ресторана в районе Бережковской набережной и утренняя прохлада водного пространства приятно освежала лицо, бережно взрыхляла редкие волосы на голове Соловья, мягким прикосновением тут же переходя к гладкой поверхности головы его лучшего друга. Солнце искусно серебрило мелкие барашки волн, в неге речных чувств пульсирующих возле боков дебаркадера и каким-то неведомым образом тут же передавала эту нежность и эту текучесть людям на борту плавающего ресторана «Викинг».
– Ну, посуди сам: всё время в разных местах – раз, – загибал пальцы «сыскарь», – знание подробностей жизни жертв, их занятия, пристрастия, окружение – два, наконец, безупречная и чистая работа и уход с места преступления – три… Как будто человек всю жизнь тренировался для таких дел. Ещё эта его манера театр из всего «выкаблучивать»… мать его за ногу… – Соловей ещё раз пожевал скулами и плюнул в «барашки» волн.
– Да, не театр это, Витёк. Сколько раз говорить… Прекрасное владение техникой ритуалов древности вкупе с пониманием тонкостей мировоззрения мировой «танатологии». – Сухо, но ёмко отрапортовал Кузявин.
– Мировой чего? – покосился Соловей на друга.
– Та-на-то-ло-гии – науки о смерти… Читать надо больше для развития, – пожурил «Витька» приятель, и тут же добавил – если такое дело, советую посидеть в библиотеке недельку-другую: поисследовать вопрос, так сказать, вплотную…
– Да, некогда мне! – отмахнулся Соловей, – работы невпроворот.
Друзья помолчали.
– И зачем это ему? – покачал головой Виктор Михайлович Соловей и тяжко вздохнул.