Мартин сразу забыл, что собирался представить гостей.
— Я бы попросил тебя, дорогой Аллан, не говорить со мной тоном школьного учителя! Поверь, тебе не к лицу выступать в качестве censor morum,[12] разве что меховые шубки подпадают под понятие морали, что, конечно, можно допустить…
При этом прямом выпаде лицо Аллана Ванлоо побагровело. Монокль в глазу задрожал. Но в голосе его, когда он ответил Мартину, сохранилось прежнее надменное превосходство:
— Только из уважения к бабушке я не поступил с тобой так, как следовало бы поступить со школяром, которым ты и остался!
— Браво! Не хватает только, чтобы Артур пришел тебе на подмогу в качестве наставника, — тогда фарс будет завершен.
Артур Ванлоо не замедлил поднять брошенную перчатку. Глаза его вспыхнули, как два уголька.
— Ах вот как, — глухо пробормотал он, — вот как, тебе кажется смешным, если я вздумаю слегка поучить тебя, милый Мартин? Ты вообще смыслишь хоть в чем-нибудь? Уверяешь, что в стихах. Тогда тебе, наверно, знакомо то место в шекспировской комедии «Как вам будет угодно», где сказано: «Камзол шута — вот честь, что я взыскую».[13]
— Дорогой Артур, — ответил Мартин своим самым ласковым голосом, — не лучше ли тебе приберечь эту реплику для политического митинга, объявления о котором вчера утром по твоему указанию расклеивал юный Джон?
Монокль, вновь утвердившийся было в глазу Аллана, дрогнул.
— Что ты говоришь? — воскликнул Аллан. — Неужели он таскает Джона за собой на эти агитационные…
— А ты что, не знал? С плакатом под мышкой и банкой клея наготове! Не веришь, спроси самого свидетеля!
— Это уж слишком! — завопил человек с моноклем. — Я не склонен затевать рукопашную, но когда думаю об Артуровой агитации…
— Что ж, подеремся! — проворчал глухой голос. — А все из-за чего? Ответь-ка мне ты, убежденный и праведный мещанин! Из-за того, что ты чуешь опасность для своей чековой книжки. Правда, на ней осталось сейчас не так много, но…
Голоса звучали все громче, на лицах выражались все более откровенные чувства. Трое скандинавов не знали, как себя вести, что сказать. Но именно в ту минуту, когда разговор, казалось, вот-вот примет непредсказуемый оборот, все разрешилось. Веер в руках старой дамы вдруг с легким шорохом закрылся, и в то же мгновение в гостиной воцарилась тишина, как в погребальной часовне.
— Мартин! — произнес чистый, как хрусталь, голос. — Как ты исполняешь обязанности хозяина? Ты пригласил трех своих друзей, но до сих пор даже не удосужился представить их мне.
Как хрупка и слаба она была! Дуновение ветерка могло быть для нее смертельно опасным. Но едва трое внуков заслышали шелест ее веера, их раздраженные голоса смолкли. В первый раз Эбб понял слова Мартина: иногда она напоминает мне престарелую мадам Летицию!
Мартин вздрогнул так, словно получил пощечину.
— Ох, тысяча извинений, Granny, но право же, это не моя вина…
— Твоя в такой же мере, как и остальных, Мартин!
— Но Аллан и Артур… All right, all right! Позволь представить тебе трех моих друзей из Скандинавии. Это мистер Эбб, норвежский Шелли…
— Мне казалось, ты предпочитаешь Суинберна, Мартин?
Улыбка, с какой она произнесла эти слова, была так очаровательна, что Кристиан Эбб тоже не удержался от улыбки. Он наклонился и поцеловал худенькую, слоновой кости руку.
— Затем позволь тебе представить мистера Люченса. Он специалист по мегаломанским, нет, по мегалитическим погребальным обрядам…
Настала очередь доцента проделать ту же приветственную церемонию, что и Эбб. Люченс восхищался тем, как старая дама положила конец пререканиям внуков. Но одна мысль не давала ему покоя: если бы она хотела, то могла сделать это раньше. Почему она этого не сделала?
— А теперь позволь тебе представить мистера Трепку. Он банкир и знает обо всем, что касается Наполеона.
— Ты пригласил целую Академию, — сказала старая дама. — Господа, я вам очень рада!