– Терпи, Шумахер, – прохладно произнесла медсестра. – Сейчас подействует и станет полегче, а то тебя трясёт как осиновый лист. Дай-ка руку свою.
Девушка откинула одеяло ещё и с перебинтованной груди пациента, забыв вернуть уголок, покрывавший задубевшую в судороге ногу, перетянула жгутом плечо выше локтя и, дождавшись пока на трясущейся руке проявятся вены, загнала туда толстую игу с гибкой трубкой и включила какой-то прибор на тумбочке. По трубочке в Алексея побежала какая-то жидкость.
– Сейчас станет теплее и болеть должно перестать, – вернув одеяло на место сказала девушка. – Чувствуешь?
Да. Алексей почувствовал, что тепло словно растекается по всему организму, успокаивая дрожь и унимая боль. Судорога на бедре потихоньку стихала, и он с облегчением закрыл прослезившиеся глаза, поддавшись приятному ощущению успокоения.
– О, заработала пилюлька. Вижу. Теперь давай ногой твоей займёмся, – уже более бодро прозвучало от медсестры в сторону висевшего на металлическом штативе странного перебинтованного бревна.
Только сейчас Алексей увидел и осознал эту часть своего положения. На металлической вытяжке, закреплённой через заботливо просверленную докторами пятку, висела над кровесборником его правая нога. И, то ли от этой новости, то ли от введенного препарата, а то ли от резкой режущей боли процедурного характера, спровоцированной ловкими действиями медсестры, его повело, закружило снова и под звон в ушах выключило. Мысль о том, что, похоже, он крепко разбился и поломался, так и осталась недодуманной до конца.
Дальнейшее существование Вознесенского превратилось в непрекращающуюся череду коротких пробуждений и рваных отключек, иногда надолго, щедро сдобренных расписанными по минутам и мешающими провалиться в сон санитарными процедурами. Массивный опоясывающий гипсовый корсет на поломанной грудной клетке доводил до приступа бессильного бешенства, своей массой и жёстким конструктивом сковывая любые движения. Вынужденное состояние проживания, лежа в каменных доспехах, создавало не меньше дискомфорта, чем раздробленная и висящая через штырь на гире опухшая и посиневшая нога или через раз работающие внутренние органы. От обездвиженности в одном положении каждый час возникали судороги в руках, спине, ногах, проверяя своего хозяина на выдержку и долготерпение, словно по расписанию.
Постоянно хотелось есть. Однако множественные осколочные порезы на заштопанном лице Алексея напоминали о себе каждый раз, когда обладатель физиономии пытался хоть что-то пропустить себе в рот твёрже пустого больничного бульона. От перенесенного стресса и операционных вмешательств, он очень сильно потерял в весе и осунулся за непродолжительный период, представляя из себя довольно жалкое зрелище. Всё, что выпадало изо рта, застревало и засыхало в бороде, по соседству с подтёками запёкшейся крови. Красные заплаканные глаза старались не смотреть в сторону обездвиженной дырявой конечности, находя единственным развлечением созерцание ползающей по потолку жирной мухи. Мухи, у которой всё было нормально. Мухи, у которой не хрустела поломанными костями грудная клетка и не болела от сотряса башка, приводя к регулярным отключкам. Мухи, у которой все конечности были целыми и невредимыми. И чистыми, мать их за ногу. И которая могла улететь отсюда в любой момент и в любом направлении, но почему-то этого не делала. Будто ей доставляло какое-то странное удовольствие наблюдать за всеми мучениями Алексея. И эта скотина не отводила своего любопытного взгляда и не отворачивалась даже в интимные моменты личной гигиены.
И если физическую боль можно было как-то перенести, облегчая неприятные ощущения обезболивающими препаратами, то обезболить душевную боль было нечем. Сама мысль наполнить больничное судно рвала мозг Алексея на части, вызывая безумное отвращение, бессильную злобу и гадкое униженное состояние. Он ни при каких условиях был не готов просить медсестёр принести и подержать ему судно, пока он будет ходить под себя. Это вселяло дикий ужас в голову молодого мужчины, который не так давно был образцом пышущего здоровьем и достоинством носителя эталонного мужского генофонда, который все свои потребности обслуживал сам и только сам. Эта необхоимость доводила до блевотного состояния и сумасшествия, заглушая любую физическую боль. Но антибиотики работали и производили хороший побочный эффект. Поэтому, обессилевший Алексей чуть не плакал, пока молодая медсестра, деликатно опустив взгляд, держала под ним судно, с таким же нетерпением ожидая окончания опорожнения. И всякий раз в такие моменты зловонного унижения, которые на фоне антибиотиков случались куда чаще обычного, потолочная муха пялилась с издёвкой на измученного и опустошённого во все смыслах Алексея.