Никогда раньше я не думал об этом, такие вещи меня не интересовали. Зачем все это скромному инженеру, занимающемуся медицинской аппаратурой и ремонтом энцефалографов в клинике (где я и встретил Лизу), высокое знание меня не привлекает, оно стоит выше меня, и тем не менее я понимаю, что Дарк прав.
Что есть наше познание, как ни костыли? А кому нужны костыли? Ясно кому…
Мои мысли прерывает женский смех — приглушенный, нервный, раздражающий. Какая-то женщина смеется в зале. Значит, Дарк обманул нас. Я сбрасываю с себя одеяло и, ощущая, как мое тело обдает холодом, осторожно приоткрываю дверь. Ноги словно прилипают к ледяному полу, меня бьет дрожь, но все же я делаю несколько шагов и выхожу на лестницу, чтобы заглянуть в зал. И, разумеется, сразу же вижу женщину. Она сидит с хозяином за круглым столом, оба пьют что-то из высоких бокалов — точеные силуэты четко выделяются в белесом свете на фоне тягостного мрака, царящего в помещении. Как следует рассмотреть ее я не могу, и все же мне кажется, что женщина красива какой-то особой, зловещей красотой.
— Ты все же решила ехать? — спрашивает ее Дарк.
— Нужно ехать, ведь нас ждут.
— Дорога тяжелая, — говорит Дарк. — Шел снег, наверняка на шоссе гололедица. Спуск крутой.
— Ты же знаешь — я вожу машину очень осторожно.
— Оставь по крайней мере ребенка.
— Бабушка так хотела видеть внука. Они не виделись целый год.
— Я прошу тебя, — с отчаянием в голосе бормочет Дарк.
— Через несколько дней мы вернемся, — успокаивает его женщина. — Не волнуйся, ведь никаких причин для беспокойства нет.
Дарк встает, отходит к окну и долго вглядывается в ночную тьму.
— Если бы и вправду через несколько дней, — говорит он то ли про себя, то ли обращаясь к луне или облакам, то ли заводя разговор с черной пустотой за окном.
— В том-то и дело, что не через несколько дней…
Ничего особенного, обыкновенный разговор между супругами, но я чувствую, как мне начинает сжимать горло исполинская лапа какого-то неведомого зверя.
Часто в наших словах кроется такой огромный груз, что они распластываются под его тяжестью, становятся жалким отпечатком, не потоком сообщений, а оголенным страданием. Вы не замечали? Вдруг начинает не хватать слов, ты прекращаешь их поиск, говоришь самые простые, самые необходимые, остальные слова оказываются слишком немощными, чтобы выразить тот ужас, ради которого они и произносятся. Вот так же беседовали и они используя самые обыденные слова, как перед казнью.
— Ты знаешь, как я люблю тебя, — произносит женщина, и я отчетливо понимаю, что, если она сейчас прикоснется к нему, он обуглится, как головешка.
Я знаю, что он не найдет слов для ответа. Все слова давно сказаны. У него их нет, кек нет воздуха в груди, чтобы выдохнуть их, и нет ушей способных их услышать. На этом все кончается, ушедшая из колодца вода обнажает дно. Душа твоя мертва, Дарк.
Мое полуночное подслушивание становится беспредметным, и я возвращаюсь в спальню. Лиза сидит на кровати, поджав колени к подбородку.
— Мы обещали ни о чем не расспрашивать, помнишь? Не расспрашивать ни о чем, что бы ни случилось.
Еще несколько часов бессонницы — и наступает рассвет, безрадостный в своей серости, липкий, как студень.
— Ты что, так и не заснул? — вопрошает Лиза, еще не открыв глаза. Ведь не спал же, на что хочешь поспорю. Я тоже в детстве страдала бессонницей. Потом меня стали пичкать лекарствами, и мне стали сниться сказки. Вот так на сказках я и воспитывалась, Эмиль, поэтому, наверное, меня и считают больной.
— Быстро одевайся, мы уезжаем, — бросаю ей я.
— Будет некрасиво, если мы сбежим, не попрощавшись. Дарк не заслужил такого отношения, напротив, проявил доброту. Ты что — испугался?
— Просто неважно себя чувствую.
— А ты хочешь всегда чувствовать себя прекрасно, так, что ли? Женщина как женщина, наверное и она явилась из сказки.
— Из какой еще сказки?
— Ты что, Эмиль? Неужели ты думаешь, что все, что здесь происходит, реальность? Что этот дом, Дарк, женщина и все остальное — действительно существуют? Это же сказка, а мы попали в нее совершенно случайно. Сами того не желая…
— Не заводи опять эту пластинку, прошу тебя.
— Ну, значит, ты окончательно ослеп. Если ты не видишь, что вокруг тебя одни лишь сказочные декорации, значит, ты слепой. Впрочем, ты просто бедолага.
Когда мы спускаемся в зал, Дарк и женщина уже сидят там за кофе. Не дрогнув ни одним мускулом, Дарк, ледяным тоном произносит: — С добрым утром. Кофе на столе.