Кибиров нараспев эпатировал слушательниц:
Ну что, читательница? Как ты там? Надеюсь,
что ты в тоске, в отчаянье, в слезах,
что образ мой, тобой в ночи владея,
сжимает грудь и разжигает пах...
И чем дальше - тем больше.
И читательницы бурно аплодировали...
«Чтобы разбить засилие традиции, бей рифмами, похожими на фрикции...», - мысленно ответил Кибирову Словцов. В этот момент поднялся Николай Коняев и спросил:
- Скажите, Тимур, вы бы хотели, чтобы эти стихи прочитали ваши дети?
Кибиров несколько мгновений ошеломленно молчал и вынужден был признать, что нет, он не хотел бы, чтобы эти стихи сейчас прочитали его дочери, но вот есть разные стихи для разных аудиторий и т.д. и т.п. А главное - свобода поэтического творчества, предоставленная Всевышним.
- Ну хорошо, а Всевышнему вы тоже эти стихи прочтете? - не унимался Коняев.
Большинство дам с недовольством оглядывались на местного писателя, посмевшего прервать эротическое камлание.
- Для Всевышнего у меня есть другие стихи, - уже раздраженно ответил Кибиров. - В конце концов, если вам не нравится интимная лирика, которая, я полагаю, имеет право на существование, то могу почитать так любимые в нашей стране политические... Вот, к примеру...
Умом Россию не понять —
равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию —
у всех особенная стать.
В Россию можно только верить?
Нет, верить можно только в Бога.
Всё остальное — безнадёга.
Какой мерою ни мерить —
нам всё равно досталось много:
в России можно просто жить.
Царю с Отечеством служить.
Последние строчки Кибиров читал, откровенно ёрничая, словно вбивая гвозди в «гроб квасного патриотизма». Это уже всерьез задело Павла, напомнив середину девяностых, когда ноги об российский флаг вытирали под аплодисменты всего мира. После этого стихотворения Павел поднялся, ему стало скучно. Был какой-то момент, когда ему хотелось защитить русскую поэзию, но дамочки снова в восторге зааплодировали. И он посчитал неуместным вторгаться в это слепое обожание ни своими рифмами, ни своими рассуждениями.
Павлу вспомнилась вдруг другая, недавно прочитанная у Мизгулина реминисценция Тютчева:
«Пурги безверья не унять.
Нет ни желания, ни воли.
Умом Россию не понять,
А если нет ума - тем боле...»
С этим и вышел. Следом за ним потянулся Николай Коняев, которого, судя по всему, обязала к присутствию на этом поэ... эротическом вечере выборная должность в писательской организации.
- А еще недавно был Евтушенко, - сообщил он, - на юбилее у Шесталова. Этот хоть женщин любит, а тот - себя. Так выступал, что даже не вспомнил, к кому на юбилей приехал. Если Юван, дай Бог ему здоровья, доживет до следующего, то сто раз подумает, кого ему приглашать...
- А я тут еще у вас в книжные магазины ходил, - поделился Словцов.
- Ну и что?
- Ничего. Ни-че-го. Что касается культуры, вы тоже впереди планеты всей.
- Не отстаем, - печально согласился Коняев.
- У вас же есть Суханов, Волковец, Мизгулин?.. Есть настоящая поэзия. Или по-прежнему считают, что все лучшее делается в Москве? Если у вас читают такие стихи, - он кивнул за спину, - в таких залах, то где читать стихотворение Пети Суханова «Орден»? Или мизгулинскую «Кольчугу»? - и он стал громко, ясно, на всю улицу читать их стихи.
Тут Павел заметил, что на него смотрят настороженно, удивленно, с улыбками, как на человека не в себе, и смутился. Коняев же, выбросив окурок выкуренной во время его декламации сигареты, подытожил:
- Павел, этот пафос сейчас не в моде...
4
В середине апреля вдруг резкоконтинентально, а может, и эхом глобальному потеплению, ударили морозы. Да так, что город поплыл в белесой дымке, мгновенно обледенев и запустив на полную мощность отопительные системы. Егорыч пояснил, что и в июне снег бывает. Яблоневый цвет вместе со снегом летит. Или в мае - зацветет черемуха - жди заморозков. Все-таки Север в этом смысле не может быть цивилизованным. Его всеми трубами цивилизации не протопишь, не прокоптишь. И еще не известно, чего здесь ждать в случае таяния льдов Антарктиды. Вполне возможно, в качестве компенсации здесь начнется новый ледниковый период. Не зря же в вечной мерзлоте находят свежемороженых (хоть сейчас на стол!) мамонтов. Да и что будет, когда в целях энергетической безопасности холеной Европы из-под Югорской земли выкачают все топливо? Останется изрубить на дрова весь лес и тихо лечь в ту самую вечную мерзлоту. Павел же в эти дни как раз думал о Европе, переворошив в библиотеке геолога все справочники и атласы. Он разумно не стремился на улицу, где на ходу можно было превратиться в сосульку, а только поглядывал на окна, покрытые узорчатой шубой морозных рисунков. Вспомнился почему-то Борхес, предлагавший прочитать письмена Бога на шкуре ягуара. Эх, не был он в приполярных широтах, иначе непременно бы начал читать замерзшие окна...