В большинстве случаев тогда наступает время вспомнить о Боге. Но и здесь у Справедливого была своя концепция. Он никак не мог понять Прощения... Не мог, или не хотел? Может, даже не из-за отсутствия веры в Милосердие Божие, а потому что сам принимал добровольное пребывание в аду, чтобы и там не давать покоя своим клиентам.
Но оставался еще один вопрос, разгибающийся при ближайшем рассмотрении в восклицательный знак. Это был вопрос о счастье. Его тоже не было у него ни в какой понимаемой человечеством форме. Не было женщины, не было детей, не было уже цели, потому что идея терпела крах. Место убранной грязи тут же занимала грязь другая, а сам он уже по уши был в грязи и в крови. Грязь и пустота стали привычным пространством как внутри, так и снаружи.
«Может, дьявол играет со мной, оставляя меня жить, сохраняя меня на свободе?» - думал иногда он, выкручиваясь из многомерных ловушек. И мечтал умереть в бою... На справедливой войне...
Зарайский разочаровал его тем, что заказал собственную жену. Правильнее сказать - вдову. И мужчину, которого она выбрала. К тому же поэта. Был какой-то момент, когда Справедливый поверил в то, что деньги для Зарайского средство, а не цель. А оказалось все так же банально: и цель, и средство. Та же Вера пришла к нему не из-за денег, а из понятного ему чувства мести. Теперь же господин Истмен пытался поставить на кон чувства... Но чувства ли это были при ближайшем рассмотрении, или попранные права собственника? Пытаясь разобраться в этом, Справедливый впервые решил сыграть по собственному сценарию, а уж от своих решений он не отходил никогда.
«Получил приглашение на отдых», - такой текст электронного письма Справедливый отправил Астахову. На всякий случай проверил все свои почтовые ящики, более заказов не было. По этому поводу у него тоже была своя теория. Стабильность следовало измерять не экономическими показателями, а количеством убийств. В стабильном обществе смерть воспринимается как нонсенс, в противном случае - она привычное окружение, а новый памятник на кладбище или новые развалины взорванного дома - стандартный интерьер.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
В апреле в Будве было тихо и спокойно. Туристов было немного, и город готовился через месяц принять население, в несколько раз превышающее его собственное. А пока текла размеренная патриархальная жизнь между самым чистым морем и очень голубым глубоким небом. Купаться в Ядранском море в эту пору решались только отчаянные русские, особенно северяне, для которых согревшиеся до 12-15 градусов Иртыш и Обь - комнатная температура. На них, правда, смотрели без особого восхищения и удивления, потому как давно привыкли. Кстати, местные, пока еще не отягощенные заботой о постояльцах, тоже успевали получать свою порцию солнца, хотя могло показаться, что большинство черногорцев с рождения были отлиты из меди. Поэтому пляжи хоть и не были забиты до отказа, как летом, но не пустовали.
Павел и Вера поселились в старом городе, который окружала древняя крепость, поросшая травой, вьюном и цветами. Впрочем, узкие средневековые улочки своим форматом мало чем отличались от современных, поскольку застройка в Будве велась весьма тесно. Там, где кончался старый город, новый начинался окно в окно. Кое-где с трудом могли разойтись два человека. О проезде на автомобиле и тем более парковке не могло быть и речи. Павел и Вера часами просиживали в маленьких кафе, разговаривая. Им нужно было рассказать друг другу всю предыдущую жизнь. Чтобы начать новую. По вечерам они ходили подолгу смотреть на закат, когда солнце сваливалось за западные склоны гор и мир наполнялся предчувствием тишины, хотя жизнь ни на минуту не останавливалась. Иногда небо затягивалось облаками, но самое дивное, что над островом Святого Николы почти всегда был разрыв, сквозь который пробивались почти осязаемые на ощупь солнечные лучи - этакий пирамидальный нимб. Такую же картину им удалось наблюдать над островом Святого Стефана, превращенного в самую элитную гостиницу Адриатического побережья.
Иногда они посещали службу в церкви Троицы Живоначальной или в церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Храмы были древние, как и эта земля.
Словцов свозил Веру в Цетинье поклониться деснице Иоанна Крестителя, а она его - в красивейшую Которскую бухту. За десницу Иоанна Крестителя Ватикан предлагал Черногории сумму, равную ее бюджету на полвека, но черногорцы святынями торговать отказались.