- Ага, - снова улыбнулась Вера, - и попал на обед к акуле капитализма.
- Не похожи вы, Вера Сергеевна, на акулу капитализма, поверьте моему опыту, вы в этом мире тоже человек случайный. И еще неизвестно, повезло ли вам, когда вы стали наследницей всего движимого и недвижимого господина Зарайского. От меня не зависит, пойдет ли завтра снег или будет оттепель, от меня не зависит, будет ли новый ледниковый период или всемирный потоп, но я могу отдать частицу тепла, частицу души, частицу сердца - свои стихи. И люди брали, а некоторые хотели взять все, рвали на части, другие бросали полученное на помойку... И от меня ничего не осталось. Ни-че-го... Бесконечно можно брать только от Бесконечного, но они не берут, они берут то, что попадается под руки, берут временное, берут тленное, то, чем невозможно насытиться.
- Знаешь, Павел, - посерьезнела Вера, - ты тут говоришь о смысле жизни... А когда целая страна этого смысла не знает? Ты прав, и я в этой «стремнине» держусь за то, что мне подвернулось под руки. И сотни рук хотят ухватиться за то же, полагая, что это если не непотопляемый крейсер, то спасательный круг.
- Наивняк, так говорили мои студенты.
- Наивняк, - согласилась Вера, и в комнате повисло многозначительное молчание.
Каждый из них в это мгновение подумал, что встреча их не случайна. Миры соприкоснулись.
- Что тебе было жалко больше всего?
- В смысле?
- Когда ты решил вот так уехать? Практически в никуда. Ведь что-то должно быть особенно жалко? Это же не из поезда в поезд перескочить.
Павел на минуту задумался, потом уверенно сказал:
- Вид из окна.
- Вид из окна?
- Да, именно вид из окна. Я сегодня первым делом посмотрел в окно из твоего дома и увидел высокий забор да угадывающиеся крыши других коттеджей. Во дворе пока только саженцы, станут ли они полноценными деревьями - еще вопрос. Все. На этом пейзаж кончился. Этот мир еще не нажил сам себя, а наживет ли? И мне стало немного не по себе. Подумалось, что вот, здесь живут богатые люди, которые могут позволить себе все, но получается - мир их крошечный. Он едва соприкасается с тем огромным, который мы называем Божьим творением. Но не это в моей мысли главное. Просто у каждого есть свой вид из окна. В нем концентрируется память детства. В доме, где я жил, с высоты пятого, невысокого по нынешним меркам этажа, виден старый город. Купеческие особняки, деревянные домики с резными наличниками, петляющая к реке дорога, старые в два обхвата тополя и клены, бугрящие корнями асфальт. Я был частью этого пейзажа. Я специально просыпался в пять утра, чтобы увидеть этот мир еще никем не тронутый, не задетый метлой дворника. В такие моменты ты пронизываешь взглядом не только до боли знакомое пространство, но и, собственно, время. Это и есть машина времени, которая работает не столько от внешних энергий, сколько от человеческой памяти. Поэтому человек изо всех сил стремится вернуться именно к виду из окна. И по этой теории человек, который с детства видел в окне только кирпичные стены окружающих его жилье домов, в чем-то ущербен. Такой, если и станет поэтом, то будет слагать сухие конструкции, может, и толково рифмованные, но абсолютно лишенные чувственности, того самого поэтического начала, что заставляет при чтении стихов работать душу.
Вера заворожено слушала Павла, лишь в один момент отвлеклась на мысль, что, похоже, не зря потратила деньги - собеседником Словцов был необыкновенным! Во всяком случае, клубные дамы будут говорить о нем с придыханием. И, устыдилась ли этой мысли, но вдруг отчетливо вспомнила вид из окна у себя на Кавказском бульваре.
- Знаешь, - продолжал Павел, - у поэта Ивана Жданова есть очень интересные строки. Может, об этом, а, может, и нет. - Он выдержал паузу и процитировал:
«Я не блудил, как вор, воли своей не крал,
Душу не проливал, словно в песок вино,
Но подступает стыд, чтобы я только знал,
То, что снаружи крест, то изнутри окно...»
Но еще точнее Заболоцкий в его знаменитом «Слепом», там вообще про меня:
«И куда влечешь меня,
Темная грозная муза,
По великим дорогам
Необъятной отчизны моей?
Никогда, никогда
Не искал я с тобою союза,
Никогда не хотел
Подчиняться я власти твоей...»
- А я любила стоять на балконе. И тоже утром. Когда над центром Москвы висел непроницаемый смог, у нас было свежо и почему-то даже в солнечные дни пахло мокрой листвой. Я стояла и ощущала движение утра, как смешивание запахов. Будешь смеяться, но из открытых форточек струился в основном запах вареных сосисок. Странно, но в те времена завтрак москвича в девяноста случаях из ста состоял из сосисок с горчицей и ломтика бородинского хлеба. А еще было немного сероватое даже в солнечные дни московское небо и такое странное, едва уловимое ощущение, что впереди так много удивительного и прекрасного...