- Познакомился с руководителем местного отделения Союза писателей, - продолжил он, - маленький такой, сухой... Николай Иванович. Принял меня хорошо. Спросил, чего у нас там - «в Центрах». А я говорю - ничего. Умирает поэзия, или умирают ее. Я даже написал нечто типа рифмованного протеста:
Поэзия не хочет умирать,
Хотя ее издатели хоронят,
И тикает, как Господа хронометр,
И пробует с рождения кричать.
В поэзию стреляли уж не раз,
Топили и подушкою душили,
Травили газами и ядом или
Дубиной колотили, рифмой масс
И гнали прочь с родимой стороны
Партийными проклятьями и матом,
Но всяк поэт рождается солдатом
И, как Кутузов, ждет своей зимы.
- Хорошо, - оценила Вера.
- Ничего хорошего. Кому сейчас нужна поэзия? Студенты-филологи читать не хотят. Еле программу тянут. Телевизор заменил нам все. Поэт в России больше пьет, чем поэт, - перефразировал Павел, потом задумался: - А Дом писателей в Ханты-Мансийске шикарный. Зал с камином для камерных встреч. О! А это что? - обратил внимание на книгу на столе.
- Стихи президента банка Дмитрия Мизгулина. Для тебя.
- Ну-ка, чем он теперь... промышляет...
Павел открыл сборник и начал вчитываться. В наступившей тишине Лиза принесла чай и бутерброды.
- Стихи. Настоящие. Традиционные. Чистые и проникновенные, - признал через несколько минут Словцов. - Удивительно. Вот и пример того, что нынче настоящего поэта просто не услышать. У него-то это откуда, если у него все так сложилось? - вгляделся Павел в строфы на очередной странице. - Хотя - откуда мне знать... Знаешь, Вер, если стихи написаны так, как это сделал бы ты сам, умей это, значит, они - настоящие. - И он прочитал то, за которое зацепился взгляд:
«Этот вечер не тронут прогрессом.
Вдалеке от полуночных стран
Дым печной расстелился над лесом,
Заклубился над полем туман.
Что за участь дана человеку –
Вдалеке от вселенской тоски
Без печали к ушедшему веку
Память прошлого рвать на куски.
Кто мы, где мы, зачем и откуда?
Все бежим и бежим в никуда,
Ожидая пощады и чуда,
Мы без боя сдаем города.
Жизнь прошла ради денег и славы,
Слишком поздно смотреть на часы.
Уронили высокие травы
Изумрудные капли росы».
- Жизнь еще не прошла... Я, во всяком случае, на это надеюсь, - грустно улыбнулась Вера.
- Реально, - согласилась Лиза, - вы, поэты, тоску нагоняете.
- И поэтому в России принято в поэтов стрелять, - ухмыльнулся Павел.
- Тебя же не убили, - возразила Вера.
- Это потому, что я плохой поэт. Гениев сразу - наповал. Русская забава такая. Правда, в ней любят участвовать иностранцы. Приезжают, как на сафари. Русские дефки энд стрельба по поэтам, - исковеркал акцентом последнюю фразу Словцов.
- Ну вот, опять чернуха, - скуксилась Лиза. - А ко мне сегодня иностранец клинья подбивал! Я в «Гостиный двор» за продуктами ездила, там он на меня и запал. Представляете, корзинку с продуктами за мной таскал!
- Так уж и иностранец? - усомнилась Вера.
- Стопудово! Я ведь не последняя сельская дурочка, акцента, кстати, у него почти нет. Едва-едва. Можно, скорее, за дефект речи принять. Манер тоже никаких, точнее - одна: пришел, увидел, захотел - возьму. Но не на ту напал. Я ему корзинку доверила, болтала, думала, он заплатит за меня. Ни фига! Англичанин или еврей, наверное.
- Еврей-то бы заплатил, - ухмыльнулся Павел, - скорее, англичанин.
- И как звали твоего ухажера, и куда он делся? - поинтересовалась Вера.
- Имя такое... «Острое»... Ну это я потом поняла, а сначала мне показалось, что он не представился, а назвался, чей он... Это... Колин! Во, Колин! Я еще переспросила: чей? Он говорит: ничей, сам по себе, и при этом странно так на меня покосился. Точно я у него тайны выведываю. На кассе я ему время дала, притормозила, думаю, достанет сейчас свои фунты-мунты - портмоне или виза-гоулд, а он потолок взглядом чешет. Я расплатилась, в пакеты все загрузила - и на стоянку. Он меня до тачки проводил, все телефончик выспрашивал. Я ему: манеры, говорю, у вас на стадии формирования, вот когда сформируются, встретимся снова у кассы.
- А он? - в один голос спросили Павел и Вера.
- Раскланялся так чинно, почти по протоколу, заявил, мол, сожалеет, что такая красивая девушка, как я, являюсь неприступной крепостью и штурмом меня не взять, а на осаду у него нет времени. А я ему: белого флага у нас отродясь не было, а красный мы всей страной выбросили. А он: с вашей стороны остроумно, а со стороны страны - глупо и неосмотрительно, в нормальных странах меняют не флаги, а тех, кто их поднимает. На том и расстались.