- Уже рассказал? Я только Астахову, а он... Завтра весь город будет знать.
- Да не, он только мне, Егорычу и кавалеру ордена Ленина. Так что никто вроде бакланить не собирается.
Вера неопределенно покачала головой.
- Ну... и он сказал, что ты сама знаешь, что нужно делать, если он тебе еще нужен, - продолжил Хромов.
- Юр, у меня такой осадок после всего... Такое чувство, что жизнь неслась, как пейзажи за вагонным окном, и вот вроде мелькнуло что-то родное, знакомое, нужное, захотелось соскочить с этого поезда прямо на ходу. Словцов как-то сказал, что в жизни человека огромную роль играет вид из окна. Так вот, было чувство, что увидел именно то место, где хотел бы прожить остаток жизни. Встретила того человека, которого искала... Ну, не искала, а где-то в подсознании всегда ждала, хоть, может, и нет в нем ничего особенного... Но в нашу жизнь, помимо Господа Бога, постоянно лезут сценаристы и режиссеры...
- Так что там подсыпали? - прервал размышления Веры Хромов.
- Не подсыпали, подлили. В соус с какими-то травами... А травы с психотропным эффектом.
- Подлили, - повторил Хромов, - подливают обычно подлецы...
- И знаешь, Юр, я вдруг задумалась: во что я все эти годы верила? Чему верила? Кому верила? И вдруг поняла, что наивно верила в себя! В свои силы! А это был миф, это была пустота, которая производила пустоту.
- И я - пустота? - нахмурился Хромов.
- Нет, Юра, ты не понял, ты настоящий, потому я тебе об этом и говорю. Ненастоящим было все, что я делала. И вдруг появился такой же ненастоящий Словцов, который уже знал, что он ненастоящий. Появился из такой же нелепой случайности, придуманной Ленкой Соляновой. И я вдруг поверила, что в этой жизни что-то есть...
- Вера, у тебя и имя такое. Я в тебя всегда верил, тебе верил и... - Хромов тяжело вздохнул: - Останусь тебе верным до конца жизни. Со мной случайностей не происходит...
- Этот мир сошел с ума... - продолжала плыть где-то в своем потоке Вера. - Мир - огромный механизм зарабатывания денег, который при этом перемалывает человечество.
- А куда без денег? - и спросил и возразил Хромов. - Чё без них делать? Родился - плати, живешь - плати, умер - все равно плати...
- Слушай, Юр, а ты никогда не думал: на что и ради чего живут учителя и врачи?
- И эти... поэты... Думал... Выходит, всё, чего мы так добивались, за что жилы рвали, всё это мимо? А может, так и есть: я ощущаю себя независимым человеком, но не ощущаю счастливым, наоборот - загруженным, как самосвал. Но я ощущал себя независимым и тогда, когда у меня ничего не было! А сейчас часто ощущаю странную какую-то тоску. И не могу понять - отчего и к чему она. Вот ты говоришь - вид из окна... Мне, выходит, надо просто себе заказать VIP-гроб с иллюминатором и чтоб песня в нем звучала: «Земля в иллюминаторе видна»...
- Знаешь, почему Павел бросил, перестал писать роман о любви?
- Ну и?
- Он сказал, что не хочет обманывать тысячи молодых девушек, вселяя в них надежду, что такая любовь бывает! Люди разучились любить, сказал он. Они просто потребляют друг друга, как пищу, как вещи...
Хромов нежно и пристально посмотрел на Веру.
- Вер! - позвал он. - Если ты будешь с ним, он напишет еще не один роман. Даже я бы написал... Хуже, конечно, но написал бы.
3
В эти дни, ожидая помощи от Егорыча и Хромова, Павел бесцельно слонялся по улицам Ханты-Мансийска, находя город достойным всяческого поэтического воспевания при всех его наследственных недостатках. Так, чуть в стороне от центральной площади, обнаружил чудненькое здание окружной библиотеки, вход в которое охраняла мудрая бронзовая сова, восседающая, надо понимать, на бессмертных фолиантах. В отличие от расположившегося через дорогу монументального Центра искусств для одаренных детей Севера, библиотека выглядела скромно, но классически опрятно. Зайти внутрь поманило объявление о выступлении столичного гостя, «знаменитого популярного поэта Тимура Кибирова», известного также под характерной поэтической фамилией Запоев. В годы перестройки уроженец Шепетовки интеллектуально-эпатажным штурмом взял подмостки обеих столиц.
Павел без каких-либо сложностей попал на поэтический вечер, который проходил в небольшом конференц-зале библиотеки. Когда он туда вошел, зал был весьма заполнен почитателями поэзии, а правильнее сказать - почитательницами, ибо юные девы, дамы бальзаковского возраста и просто дамы составляли в зале подавляющее большинство. Они с наивным и искренним восторгом в глазах, с чуть приоткрытыми от поэтического обожания ртами слушали автора. На заднем ряду нашлось свободное место, где неподалеку Павел заметил писателя Николая Коняева. У того выражение лица было недоуменно-тревожным, и вся его маленькая фигурка была напряжена, как готовая выстрелить пружина. Причина этого напряжения стала понятна Словцову весьма быстро.