Он вновь говорил Виктору назло, специально выводя его. Но оправдываться он не собирался. Тем более, после такой речи. Виктор фактически обвинял его в том, что он спал с тем мужиком, который трахал его на видеозаписи.
И все бы ничего, но обвинял не только в этом. Виктор предполагал — не словами, а смыслом, — что подобные “мужики” были не один раз во время их отношений, стоило Эшу как следует упороться.
— Так и скажи, Виктор, что ты все-таки считаешь меня блядью. Это будет короче.
— Я не считаю тебя блядью, — отозвался Виктор. — Я говорю, что ты добровольно входишь в состояние, когда легко можешь ей стать, стоит этого захотеть любому левому хрену. Ты, категорично отказывающийся изменять, добровольно отрекаешься от этого в пользу вполне реальной вероятности изменить, упарываясь в хлам и теряя контроль. Конечно, — фыркнул Вик, — не по своей воле ты вляпываешься, но ты по своей воле создаешь условия, чтобы вляпаться! Для тебя это действительно норма, Эш? Норма: не помнить, что ты вчера делал и спал ли с кем-нибудь? Норма: усиленно вспоминать, было или нет? Речь не обо мне, Эштон. ДЛЯ ТЕБЯ это нормально?! Ты, конечно, мог и не трахаться. Потому что не было рядом того, кто, как Барри, воспользовался бы ситуацией. Но мог быть, мог воспользоваться, а ты нихуя бы не смог сделать, даже если бы хотел. Тебе ЭТО нравится? Понимаешь хоть, о чем я вообще?
Эштон прищурился вновь, хмуря брови. Его подобный тон и такие предположения совершенно не устраивали.
— Ты бросаешься из крайности в крайность, — сказал он. — Может, мне сидеть дома, как примерный мальчик, вязать тебе носки и готовить ужин, а вечером ублажать минетом? — парень совершенно не замечал, что в крайности бросает именно его.
— Это ты бросаешься в крайности, — рявкнул Виктор. — Мне нахуй не сдались носки. Я хочу, чтобы ты вел себя нормально!
Хил с силой затушил окурок.
— Эштон. Я тебе не мальчик на пару перепихов. Твое поведение нормально, но когда ты один! Каждый день просыпаться с новым чуваком в постели после нового клуба. Но ты НЕ ОДИН, понимаешь? Мы ВСТРЕЧАЕМСЯ. И с учетом этого внезапно выясненного факта, ты, конечно, ведешь себя как последнее хуйло! Потому что ты СО МНОЙ и каждый день просыпаться с кем-то новым ты уже не можешь. А ведешь себя так, будто меня не существует или я тебе Мартин какой-нибудь. Эш! _Я_ тебе _кто_? Ты кем меня считаешь? И нормально ли для тебя, состоя в отношениях, вести себя ТАК?
Эштон опустился на рядом стоящий стул — стоять уже не было возможности. В чем-то Виктор был, конечно, прав. Но Эштону было слишком сложно признать тот факт, что вел он себя чересчур не в рамках. И что вина за создавшееся положение лежит на нем. Но Это был Эштон. Не для него признание собственных ошибок.
Ответить на вопрос Виктора он не мог. Сам не знал ответа и признаться в собственных чувствах тоже.
— Думай, как хочешь, — выдал он, поднимаясь. — Придумай тот ответ, с помощью которого можешь окончательно увериться, что я последний мудак.
С этими словами он вернулся обратно в спальню.
Мудаком Эштон был во всех возможных ответах. Либо отказываясь от близости Виктора, либо упрямо не признавая.
Мужчина стиснул зубы, снова закуривая, а потом поднялся и дошел все же до спальни.
— Нет, Эштон. Сейчас важно, как думаешь ты. Придумай тот ответ, в котором Барри не удалось сделать из тебя шалаву, которой поебать на все сколько-нибудь важное. Если удастся, — Хил сбросил на кровать ключи, — жду завтра в шесть.
Виктор, хмыкнув, развернулся и вышел из комнаты и квартиры.
Эштон ничего не ответил. Но и сон теперь не шел. Эштон злился на Виктора, на то, что тот заставляет его снова думать о своем отношении к нему. Ему никак не удавалось признать то, что он нуждается в Викторе.
Слишком самостоятельным и независимым он был до появления Вика, и слишком тот пытался вдолбить в голову любовника, сколько тот для него значит и наоборот.
Мыслей было много. Но ни к чему парень так и не пришел к общему выводу. Потому в шесть вечера его у Виктора не было, а телефон и вовсе был отключен.
Хил прождал полчаса, безуспешно попытался прозвониться, прождал еще полчаса. А потом со смутными ощущениями отправился на рождественский ужин воссоединения семьи в одиночку.
Эштон перезвонил только ближе к десяти вечера и спросил куда подъехать.
Виктор вышел из-за стола со скрытым облегчением. Он не понимал мотивов Шона. Точнее, в чем-то понимал, но не понимал глобального замысла.
Брат был худым, двуглазым, с синяками на веках, но женат и даже с детьми. Приехал один и во всю тихо огрызался на лекции отца. Хил понимал, что значит “хотел увидеться с семьей”, но не понимал уже, зачем Шону это было нужно. Он был женат, у него десять лет совсем другая жизнь, мужчина никак себя не проявлял, а тут раз — и прикатил из далеких уголков Германии.
Отец расходился все сильнее, мама как могла успокаивала семейство, Виктор с близнецом не говорил, не имея на то возможности разговора тет-а-тет. Они только обнялись под строгим взглядом матери, любившей формальности даже когда они явно фальшивили.
Хил спустился на первый этаж, закурив у подмерзшей клумбы. Он хотел законно отдохнуть от семейных радостей и встретить Эштона раньше остальных, чтобы узнать, что и как. В какой-то степени Виктор был рад такому исходу, потому как приезд Эша на рождественский ужин в теории был положительным знаком.
Эштон приехал на машине. Правда, припарковался он крайне неаккуратно, снеся придорожную клумбу. И это было первым тревожным звонком для Виктора. Правда, из машины парень вышел куда адекватнее. Но явно не настолько, чтобы казаться адекватным полностью.
— С Рождеством, — сказал он, сунув Виктору запакованную в яркую фольгу коробку. Зрачки были расширены, а сам парень явно слишком весел для своего обычного состояния.
Виктор недоуменно уставился на парня, уже всерьез опасаясь каркать и называть его любовником.
— Что… Что с тобой? — фыркнул он, приподнимая подбородок и вглядываясь в глаза. В свете фонаря все выглядело хуже, чем было на самом деле, но Хил не спешил себя успокаивать. — Эш? Что за нахуй?
Честно признаться, Эштон себя ненавидел в этот момент. И еще часа два до этого. Весь день он злился на Виктора, на себя, на весь мир вокруг за то, что у него как всегда выходит какая-то хуйня, в которой он не может разобраться.
Он понимал, что не стоит приезжать к Виктору и его родителям в упоротом виде. Но также он понимал, что без кайфа вообще никогда не приедет и не включит телефон. Под кокаином решения принимались легче. И сейчас он чувствовал себя спокойнее, практически не нервничал, но все еще чувствовал ненависть и злость. В том числе, и на Виктора, который нисколько не понимал, насколько было херовым состояние Эштона, поставленного в ограничительные рамки, никогда не стеснявшие его.
Он терпел полгода, не чувствуя их. Но болты в голове свинтило совершенно неожиданно. Ссора в клубе была всего лишь точкой отсчета, чтобы Эштон снова начал творить хуйню.
— Все в порядке, — Сказал он, кладя руки на плечи Виктора. — Сейчас все в порядке, — на лице появилась практически блаженная улыбка.
— Что. Ты. Делаешь? — упрямо выписывал вопрос Виктор. Это уже была совсем хуйня, чтобы Хил начал злиться. Он начнет. Но первым у него включился рефлекс: разобраться и понять. Он не сделал этого тогда, в самый первый раз, и потом жалел, что не покопался в мозгах парня, когда он сам выставлял их напоказ. Чем-то ситуация напоминала первый приход Эша упоротым к Виктору, мужчина чувствовал острейшее дежа вю, и не собирался повторять старых ошибок.
Сначала вскрыть и посмотреть, что там.
— Зачем, Эш?
Взгляд метнулся наверх. Окна гостиной, где был накрыт стол, выходили на другую сторону, но вот все остальные смотрели сюда. Сжав в раздумьях зубы, Виктор потянул Эштона к машине. Поднимать его в квартиру было противопоказано.
— Что зачем? — парень вырвал локоть, за который настойчиво тянули и оперся бедрами о капот, явно желая сохранить дистанцию в случае чего, тоже помня прошлые разы. — Почему я приехал под кайфом? Потому что мне нравится быть под кайфом, — он откинулся на машину практически всем телом и запрокинул голову, словно захотел смеяться, но смеха не последовало.