«Ригемур? Эллинг. Ты получила вторые ключи от входной двери в клуб? Хорошо. Не делай этого. Я обманываю сам. Чао».
«Ригемур? Эллинг. Знаешь, вот только что получил видео с Гру в Рио. Прекрасно, я поставлю кофе».
Из записей сделанных в журнале:
«Ригемур Йельсен в постели в 22.54, после ухода, (предположительно) разрыва с Крыской.
Насилие этажом ниже.
Есть ли видео с Гру Харлем Брундтланн?»
Похороны. Что может быть печальнее? Присутствовали священник, агент из похоронного бюро и я. Еще одна пожилая, неизвестная мне дама. Кто она? Она сидела на самой задней скамье и беспрестанно сморкалась в носовой платок. Бедняжка! Очевидно, в полном смятении. Я сидел впереди. Один. Агент занял место в третьем или четвертом ряду позади меня. Каждый раз, когда я оборачивался (четыре раза), он смотрел на меня с участием. Но меня не обманешь. Я все равно убежден, что он чистил ногти, как только я снова поворачивался к нему спиной. Наплевать. Священник даже не намеревался прятать свою бумажку-подсказку. Нет, я не против. Лучше так. A-то стоял бы и бормотал имя мамы и нелепицу о ней.
Он рассказывал мне о маме. Он рассказывал мне то, о чем я накануне рассказал агенту из похоронного бюро. Даже повторил слово в слово мою ложь, будто мама умерла в вере в Иисуса Христа, Господа нашего и Спасителя.
Потом он взял меня за руку и сказал: «Эллинг». «Эллинг, — сказал он. — У тебя есть я, ты знаешь, где меня найти, если что случится».
«Да», — отвечал я автоматически, хотя не имел ни малейшего представления, где мне его искать. Даже если что и случится.
Я пошел домой.
Что может случиться, Эллинг? Еще случиться? Ничего. Хорошо, ну а если все же что случится, так ты знаешь, у тебя есть он. Священник. Значит, дело обстоит так: ты сидишь без дела, если ничего не случается. Но он все равно у тебя есть. А если что случится, так попробуй его найти. Где? В церкви, конечно. Слоняется там вокруг да около, этот священнослужитель. Мелькнет тенью в алтарной комнате. Постоит на галерее, взирая на кафедру, с которой вещает проповеди, или на купель. Или появится на футбольной площадке позади школьного здания. Раньше священники были строгими. Но это было раньше. Теперь священники играют в футбол со своими конфирмантами и громко смеются, обнажая желтые зубы. Если ты просишь их, они всегда тебя утешат и обнимут, даже если ты взрослый человек. Необязательно при этом что-то должно случиться. Что он задумал, когда обнимал меня? Несмотря на то что я был мужчина? Потому что я был мужчина? Что-то случилось? Я остановился на мгновение. Что, собственно говоря, имел в виду священник? Он думал вызвать меня на разговор, поэтому эта фраза, «если что случится». По всей видимости, да. Но что-то случится со мной? Или что-то вообще с общественным положением в городе? Может, с обществом в целом? Может, стоит повернуть сейчас, спуститься к спортивной площадке и посмотреть, успел ли он сменить свою сутану на короткие штанишки, под которыми плавки? Правильно ли я поступлю, если выдам известную мне одному тайну, а именно, что среди нас есть люди, которые бьют других прямо в лицо, да еще кулаками, по сексуальным мотивам, не имеющим никакого значения, поскольку отношения между двумя давно уже разладились? Я не знал. Я сомневался. Ах, как я ненавидел себя за эту беспомощность! Рассказать ему об этом? О своей беспомощности? Нет. Я не сомневался, я был убежден, что я не смогу объяснить все так, как надо. А если даже и смог бы, что он сделает? Даст мне совет? Помощь от беспомощности? Нет, тысячу раз спасибо. Благодарствую! Тут у меня никакой веры нет. Впрочем, в последнее время я сам проявил, нужно сказать, и твердость, и стойкость духа. Я вошел в жизнь Ригемур Йельсен, ни на секунду не обременяя ее и не беспокоя. Результат трезвого обдумывания смысла жизни, самостоятельно принятого решения — искать, познавать и не сдаваться! Поэтому хватит сидеть и заниматься исключительно газетными вырезками, собирая фотографии одной важной персоны. Разумный шаг, в верном направлении. Шаг к тем, которые окружали меня: я был частью их, и они были частью меня. Кроме того, я решил что-то предпринять для усмирения этого пьяницы, который смотрел телевизионные программы и который бил женщину своими тяжелыми кулачищами, тогда как другие вынуждены были сидеть и смотреть. То есть это он, этот подлец, думал так. Он думал фактически, что чувство общности постепенно отмирает, что способность к сочувствию устарела, как постоянно утверждают критики социал-демократии. Он полагал, что имел право по-свински обращаться с женщиной, с которой жил бок о бок, имел право бить и унижать ее, поскольку верил, что никто не вступится за нее. Да, он настолько, очевидно, был уверен, что не потрудился даже задернуть занавески, когда избивал женщину. Но я докажу ему, докажу, что он ошибался.