В голову будто давешней поземки намело — мелькало что-то белое и невнятное в свете фар. На Машка — маленькую, невинную, наивную Машку покушался ее отчим?! Денис плохо помнил этого человека, а вспомнить, каков он, почему-то остро хотелось. Вспомнить, чтобы завтра, едва увидев, узнать и… Зубы во рту, кажется, захрустели, так крепко их пришлось стиснуть, чтобы не начать рычать и материться. С-скотина, тварь, мразота!
— Не получится. Все уж… Прибрал его боженька пару месяцев назад. А вот мать… Мать меня так и не простила. Любила его. Ревновала ко всем. Все боялась — уведут. И про меня так же сказала: что сама его соблазняла. Как же — счастье, блин, такое красоты неземной.
— Маш… — Денис, не имея сил дальше просто лежать бревном, скинул куртку, которой укрывался, одеяло все-таки оставив даме, и, опустившись на колени у лавки, обхватил Машку за талию, уткнув лицо ей в ноги. — Машка…
— Ничего. Не переживай. Мне, когда мать меня выставила, твои здорово помогли. Поддержали.
— Мои родители?
— Ну да. Хорошие они у тебя. Скучают только очень, переживают, что ты уехал и даже не звонишь.
Машка вздохнула и завозилась в кольце Денисовых рук, попытавшись высвободиться, но тот не пустил.
— Дурак я. Был уверен, что они все еще на меня злятся. А про тебя… Маш, блин, ну почему ты мне ничего?.. Ну позвонила бы, сказала…
— А тебе разве не все равно? Это ж только я люблю тебя, сколько себя помню. И ты это знал. Знал ведь? Знал. Но все равно уехал.
— Не мог я, понимаешь?
— Чего не мог?
— Да ничего! Тебе пятнадцать, а у меня от одной только мысли о тебе член до носа стоит. И фантазиях только одно — как бы так тебя в койку заманить, чтобы после самому себе отвратительным не быть.
Машка замерла, кажется, даже дышать перестала, а потом вдруг склонилась ниже, обдав Денису ухо горячим дыханием:
— Правда или действие?
— Действие, — дрогнувшим голосом откликнулся тот, поднимая голову. — Действие, Маш!
Первый секс был абсолютно пионерским — каким-то, что ли, неловким, нескладным, слишком торопливым и при этом робким, неуверенным. Презерватива не было, так что еще и об этом пришлось помнить, контролируя и себя, и, кажется, мало что соображавшую Машку. И все равно в результате всей этой возни на узкой дедовой кушетке Денис кончил так ярко, что сразу после самым постыдным образом вырубился и продрых, кажется, до позднего утра.
Разбудили его негромкие звуки — Машка шепталась со своим зверинцем, чиркала спичками и приглушенно ругалась на них за то, что не желали разгораться. В доме действительно было прохладно. Настолько, что даже из-под одеяла, которым Денис, как выяснилось, теперь был накрыт чуть ли не с головой, вылезать абсолютно не хотелось. И он лежал, затаившись, — опять-таки будто в детстве, когда уже проснулся и ясно, что скоро в школу, но так хочется украсть еще хотя бы пару минуточек в тепле и уюте родной кровати…
Он уже почти совсем решил прекращать заниматься фигней, когда хлопнула дверь. Машка ушла? Но мотор старенькой Нивы молчал. Да и куда бы она делась, если за домом, раскорячившись поперек всего, стоит крузак? Похвалив себя за то, что разместил его так мудро и дальновидно, Денис все-таки выбрался из постели, натянул одежки, обулся и очччень бодренько поскакал к уличному сортиру. Это окончательно взбодрило, и, облегчившись, он начал мыслить уже вполне складно, так что сразу сообразил, куда могла отправиться Машка — из печи приземистой баньки, стоявшей в отдалении, у самой кромки воды, курился дымок. Да и снег вокруг был притоптан, а в одном месте будто выбран. Натаскала, чтобы после горячая вода на мытье появилась?
Отличная, кстати, мысль! Представилась Машка — голая, с прилипшим к мокрой розовой попе березовым листочком, с блестящими от влаги грудками, украшенными задорно торчащими сосками, и аж жаром опалило. Будто из дверцы той самой банной печи, у которой сейчас наверняка и возилась точка притяжения малопристойных Денисовых мечтаний.
«А ведь отец с матерью о Машке, поди, не просто так позаботились. Неужто на самом деле догадывались об истинных причинах, по которым ох сын-дурачина из родного города сбежал так быстро, будто за ним черти гнались?» Эта мысль, зревшая еще с вечера и вот теперь проклюнувшаяся в посвежевших после посещения ледяного сортира мозгах, показалась очень важной.
Подумалось: а может, та неловкость, то тягостное чувство, которое всегда накрывало при разговоре с близкими, было лишь порождением собственного Денисова ума, и к реальности не имело никакого отношения? Но тогда… Тогда выходило, что он сам, по собственной глупой инициативе все это время зачем-то рычал и скалился, всячески изображая волка-одиночку, боролся с тем, с чем совершенно точно не стоило. С тягой к родному дому. И к Машке…