Вадим наконец втянулся в работу, начал делать портреты «Философов». Теперь после работы он чувствовал не только приятную усталость, но и приподнятость. «Как странно, — рассуждал он, — никогда раньше не замечал, что, когда работаешь, замедляется бег времени и все неурядицы кажутся чепухой. Наверно, перед теми, кто непрерывно работает, отступают даже болезни». В разгар работы соседка Люба получила квартиру и пригласила Елену с Вадимом на новоселье. Об этом она оповестила их заранее, за неделю, и все это время Елена готовилась к торжеству, но в назначенный день Вадим позвонил ей с Сокола:
— Елена! Я должен закончить одну вещь. Все идет как никогда и не хочу прерываться. Выбьюсь из ритма. Сходи без меня.
Елена прямо онемела на том конце провода.
— Как же так?! Я и платье новое сшила!..
Вадим не стал больше ничего объяснять, понимал, что трещина между ними превратилась в непреодолимую пропасть. Повесив трубку, он заспешил к мольберту.
Летом Вадим заканчивал работу над портретами «Философов», работал по четырнадцать часов в сутки не выходя из комнаты, работал спокойно и уверенно, не посвящая даже приятелей в суть дела, зная по опыту, что от излишних разговоров можно потерять интерес к теме. Закончив работу, Вадим чувствовал себя вдрызг разбитым, опустошенным. Он не мог больше находиться в своей комнате, не мог смотреть на палитру, от запаха красок его выворачивало.
А в комнате Елены он прямо-таки задыхался от тесноты, чувствовал себя запертым среди ненужных вещей. «Не комната, а клетка, — раздраженно думал он. — Живу среди мещанской красивости, в какой-то вязкой скуке, и меня все больше затягивает в эту трясину». Ему хотелось уехать куда-нибудь в деревню, пожить в тишине, побродить по лесу. Он был не прочь уехать один, но это выглядело бы предательством по отношению к Елене — она тоже устала и от работы, и от ссор с матерью, и от каких-то непонятных отношений с ним, Вадимом. За время его работы они виделись редко и говорили односложно с нескрываемым безразличием. Они даже не ссорились, их не связывала ни любовь, ни ненависть, между ними просто ничего не происходило. Получалось, что конфликт возник из ничего; у нее была своя жизнь, а у него своя; попытались найти общее — не получилось. Вадим предложил Елене провести отпуск в средней полосе, взять палатку, байдарку и пожить на Оке, но Елена настроилась ехать на Кавказ — и уже не на Холодную речку, а непременно в Дом отдыха.
— Неужели ты не можешь достать путевку в своем горкоме? — с кислой гримасой шумела она. — Хочу отдохнуть цивильно, как все нормальные люди. Туризм — мальчишество. Женщины, которые таскают рюкзаки, халды… И вообще, я не могу так отдыхать. Всякие готовки мне за год осточертели.
— На юге много суеты и шума, — возражал Вадим. — А на Оке тебе понравится. Вода прозрачная, теплая. Песок белый, пляжи по километру, в лесу полно грибов, ягод.
В конце концов Елена согласилась, но только на неделю и с условием — взять дочь и Лесси. С недовольной миной она начала собирать вещи, то и дело задавая глупые вопросы:
— А спать будем на жестком, да? А что будем есть, если поблизости не будет деревни?
«Даже со мной Елена боится за себя, — думал Вадим. — А вот Тамара рискованная, она пошла бы за мной в море, даже если б не умела плавать».
…Они разбили палатку в прекрасном месте среди сосняка на берегу реки — прямо-таки в оздоровительном оазисе. И с погодой им повезло — всю неделю палило солнце. Рядом с ними расположилась группа туристов, и по вечерам они сидели вместе у костра. В обществе туристов Елена корчила из себя бывалую байдарочницу, изо всех сил старалась скрыть унизительную, как ей казалось, неопытность…
Больше всего Елену поразило обилие грибов и ягод. Туристы купались, загорали, играли в волейбол, пели песни. Елена даже «закаливание» променяла на сбор «подножного корма». С утра до вечера делала «запасы на зиму», сушила грибы, ходила в деревню за сахаром и варила из ягод варенье.
Встречаясь с недоуменными взглядами туристов, Вадим отшучивался, говорил, что на Елену «напала грибная лихорадка и это скоро пройдет», но с каждым днем Елена все больше заражалась накопительством, от нее исходила какая-то взволнованная глупость, и главное — она мучила ребенка и больную собаку: случалось, они выходили из леса только к вечеру.
Там, на реке, перед Вадимом все время возникала Тамара. Он не вызывал ее, она являлась сама. Чаще всего она неподвижно стояла у воды на влажном песке, стояла, опустив руки вдоль тела, смотрела на него и улыбалась. И что странно — когда он с ней жил, она была нетерпеливая, страстная, резкая, а здесь весь ее облик выражал нежную смиренность. И смотрела она с тихой печалью, с каким-то извиняющимся взглядом, как бы говорила: «Время рассудит нас» — и точно просила прощения за все обиды, которые когда-то ему нанесла. А Вадим уже и не помнил тех обид. Почему-то все, связанное с ней, осталось в памяти как светлые дни, наполненные музыкой. Конечно, ссоры были, жестокие, хлесткие, казалось же ему когда-то, что жизнь с Тамарой — сплошной ад, но ведь это был прекрасный ад, а не то, что теперь — пустое изнурительное однообразие, докучливая хроника.