Александра Павловна ни о чем Валю не спрашивала. Но видела, как еще два раза Валю дожидалась всё та же машина и Валя уже спокойно усаживалась в нее.
На третий раз, то есть на пятый, если считать ту субботу, Валя сказала:
– Мне этот Шуберт сделал предложение. Он даже с моими мамой-папой познакомился… Говорит, если я не хочу в Германию, он может переехать сюда. Или, например, жить в Праге. Ни вашим, ни нашим, – она криво улыбнулась и вдруг сказала: – Но я с ним не спала!
– Отчего же? – спросила Александра Павловна и покраснела. – Впрочем, что это я. Ладно, Валя. Будь счастлива. Он, кажется, хороший человек. Богатый. И весьма демократичный, – усмехнулась она. – Что само по себе прекрасно. Не обижайся. Я бы подарила тебе колечко или браслет, Валечка, но тебе теперь незачем, ты же теперь будешь гранд-дама.
Валя молча стояла посреди прихожей.
– Всё-всё, – сказала Александра Павловна. – Долгие проводы – лишние слезы. Захлопнешь дверь сама.
И пошла к окну, посмотреть, как Валя идет по снежной дорожке.
Дня через три она вообще думать забыла об этой дурацкой истории.
А еще через пару дней решила написать сыну. Может, в самом деле уехать на Тайвань, стать китаянкой? Подошла к зеркалу, растянула себе глаза, пропищала: «Го-минь-дан!» Заставила себя засмеяться.
И услышала, как открывается входная дверь. Господи, ведь у Вали остался ключ!
– Здрасьте, Александра Павловна, это я! – раздался голос из прихожей. – Вы купили «Флор-Полиш номер три», как я просила?
– А как же Шуберт? – Александра Павловна вышла в прихожую.
– Никак.
– Наврала?
– Нет. Можете у него сами спросить. Но я за него не выйду. Я вообще ни за кого никогда не выйду.
– Почему? – Александра Павловна подошла к ней почти вплотную.
– Не скажу, – сказала Валя и посмотрела Александре Павловне в глаза.
Александра Павловна опустила голову, повернулась и пошла в кладовку, доставать «Флор-Полиш номер три»…
Вечное возвращение
Это была новая официантка, в кафе около университета.
Вадим Васильевич иногда заходил туда выпить чашечку кофе. Тем более что он жил рядом, в огромном доме, похожем на сталинскую высотку, но без башни. Как будто ее вдруг бросили строить на уровне десятого этажа, быстро положили крышу и сверху сделали украшения в виде крепостных зубцов. Впрочем, может быть, так оно и было… В этом доме жили университетские профессора, и Вадим Васильевич в том числе.
То есть на самом деле ему не было особой нужды заходить в кафе – проще было бы выпить кофе у себя дома, тем более что Вадим Васильевич был небогат. Но ему почему-то казалось, что чашечка кофе после лекционного дня – это очень по-профессорски, по-европейски и даже по-философски.
Тем более что дома его никто не ждал. Он уже два года как развелся с женой, она ушла к другому профессору, потому что тоже была профессор… «Все кругом профессора, какая тоска!» – думал Вадим Васильевич, проснувшись в шесть утра и одиноко валяясь в широкой постели, где по привычке лежали две подушки. Он, когда просыпался ночью, перекатывал голову с одной подушки на другую и тут же засыпал от прохладного прикосновения к щеке.
Но сейчас он не заснул, потому что вспомнил эту официантку.
Вернее, вспомнил свое чувство, эту позорную подростковую похоть, которая залила его с головы до ног так, что он задрожал и покраснел, когда она нагнулась, ставя на стол чашечку эспрессо.
Официантка была совсем небольшого роста, очень юная, лет восемнадцати. Стройная, крутобедрая, но полноватая, ну или так – плотная, и потрясающе грудастая. Огромные тугие свежие гладкие бело-розовые сиськи выпирали, выскакивали из ее кофточки. Как на рекламе баварского пивного ресторана. У нее были толстые щеки, маленькие ярко-голубые глазки и короткий курносый нос. И радостная мелкозубая улыбка. «Просто поросеночек!» – заскрежетал зубами Вадим Васильевич, боясь, что от этих мечтаний с ним что-то совсем уж неприлично-подростковое случится, несмотря на его пятьдесят пять лет. Тем более что у него не было женщины уже месяца три. А постоянной женщины не было с того времени, когда они с женой запустили процесс расставания, а началось это года за два до развода, так что считайте сами… Нет, у него были, конечно, разные романы, но всё это быстро заканчивалось, потому что это были интеллектуальные дамы с соседних факультетов – исторического и филологического.
И вот теперь он понял, чего – в смысле, кого – ему на самом деле хотелось.
Вот такую.
Назавтра ее там не было.
Ага. Другая смена. Но послезавтра она была. Ее звали Надя, на бейджике написано. Вадим Васильевич стал развязно шутить про любовь и секс, она хихикала в ответ, морщила и курносила нос, и он совсем обезумел. Глядя в ее крохотные синие гляделочки, шепнул: «Я парнишка хоть седой, но на это дело дюже злой, а приходи ко мне в гости».
Она сказала: «А я вам правда нравлюсь?»
«Умираю от тебя!» – честно сказал Вадим Васильевич.
Но от счастья не умирают, наоборот! Вадим Васильевич лежал с нею рядом и чувствовал, какой он сильный, свежий и бодрый. Хотел спросить, хорошо ли ей было, но подумал, что это пошло. Скосил на нее глаза. Погладил по груди и животу. Спросил:
– Сколько тебе лет?
– Двадцать три.
– Ого! Выглядишь на восемнадцать. Молодцом. Кстати, тебе деньги нужны?
– Конечно, – тут же ответила она. – А как же!
– Сколько? – спросил он, слегка смутившись.
– От ста тысяч, – сказала она. – В смысле, в месяц.
– У меня вакансий нет, – смутился он. – Деньги, в смысле, сейчас.
– Сейчас не надо, – сказала она, и засмеялась, и громко поцеловала его в щеку.
Он встал и вышел в ванную.
Вернувшись, увидел, как она голая лежит поверх одеяла, читая книгу, поставив ее на свою невероятную грудь. Сосок топорщился, прижатый коленкоровым корешком.
Она читала Хайдеггера, которого взяла с прикроватной тумбочки. Ее синие глазенки бодро бегали по строчкам.
– Ого! – засмеялся голый Вадим Васильевич. – Ну и как?
– Как всегда, – сказала она. – Кудряво, а толку фиг. Культурный контекст всё портит. Лично для меня. Хотя, конечно, глупо напрямую связывать политическую позицию Хайдеггера с его онтологией. А может, не глупо, хер его знает…
Она отбросила книгу и потянулась. Раскинула руки.
– А? – переспросил Вадим Васильевич, прикрывшись полотенцем.
– Давайте еще разочек, – сказала она. – Хочу обниматься-целоваться, что нам бытие и время, банзай! Dasein! Das Ficken ist die Andersheit des Werdens[6], ура!
– Уходи, – сказал Вадим Васильевич. – Я хотел простую девочку. Сисястую. Курносую. Тупенькую. Похожую на поросенка. Ты меня обманула.
– Я похожа на поросенка, – горестно кивнула она. – Я сисястая и курносая. Но я не тупенькая. Я не нарочно. Я аспирантка у Никольского, а что я в кофейне работаю, это меня мачеха заставляет, папина третья жена, она американка. Говорит, обязательно надо поработать официанткой, чтоб знать, как булки растут…
– Зачем же ты со мной пошла? – закричал он.
– Потому что вы на меня как на женщину посмотрели. А не как на внучку Генриха Робертовича. Я Надя Штерн. Пожалейте меня, Вадим Васильевич.
– Это ты меня пожалей, – сказал он. – Теперь твой дедушка меня уволит.
– Никогда, – сказала Надя. Она встала, отняла у Вадима Васильевича полотенце, без стеснения вытерлась. – Слово даю. Но кафедру не обещаю.
Прогулки по Риму
Умных людей у нас гораздо больше, чем кажется.
Но и глупых тоже.
Раньше я думал, что людей умных, образованных, тонких – процента два-три. А безнадежных болванов – процентов пятнадцать. Остальные восемьдесят с хвостиком – нормальные, обычные люди. Соль земли, опора нации, надежда человечества.