С рябоватого от ветра и изобилия рыбы озера поднимаются тучи водоплавающих птиц, их подхватывает резвый ветер, причесавший пальмам синие «конские хвосты». По полям прохаживаются бригады ибисов и собирают жуков-листоедов. Эти птицы живут только организованными коллективами. Кроме того, здесь, в деревнях, полно голубей. Фрески на могилах и барельефы храмов рассказывают о белых и сизых голубях и горлицах, перепелках и дроздах, приносимых в жертву богам и служивших отменным угощением на пирах. Население Египта с незапамятных времен разводит голубей для еды, хотя все путешественники — от Геродота и Страбона до Ганса Тухера из Нюренберга (1479 г.), его превосходительства посла французского короля, мосье Д’Арамонта (1549 г.), арабского поэта XV века Макризи и доминиканца П. Жана Мишеля Ванслеба (XVII в.) — сходятся на том, что люди разводят голубей лишь в силу своей сентиментальности. Голубь, голубок, голубка — символы семейного счастья.
Неутомимые веселые деревенские жители сооружают голубятни самой невероятной архитектуры. Я полагал, что в замке Тальси на Луаре мне довелось увидеть крупнейшую голубятню мира, но, осмотрев дворцы и замки, построенные для египетских голубей, я был поражен и буквально онемел. А говорят, что раньше, во времена фараонов, голубятни были поистине колоссальных размеров.
Сейчас на крышах домов торчат башнеобразные домики, точно вынутые из формы куличи, перевернутые цветочные горшки или пузатые вазочки, поставленные одна на другую. Если смотреть против солнца, то организованное нагромождение этих построек образует некий силуэт нью-йоркской панорамы или сказочный стобашенный замок готической, а порой африканской архитектуры. Голубятни — самые благоустроенные постройки в глиняных египетских деревнях.
Здесь, в Файюме, министр двора султана аль-Кемала и эмир Файюмской провинции Фахр эд-Дин Окман завели ежедневное голубиное почтовое сообщение с каирским дворцом султана. Голубь с пластинкой на горле или с запиской на ножке стал прообразом авиапочты. Пожалуй, можно утверждать, что родина почтовых голубей — Египет.
После прогулки по Файюмскому оазису, осмотра пирамиды в Хавара, поднимающейся из моря осколков сосудов, пепельниц и горшков, посещения современного детского дома, от которого так и веет тоскливой благотворительностью, после того как мы напились тепловатой минеральной воды в Силиджииских Варах[24] в лесу осыпавшихся опунций и столетних магнолий, — голова у нас была настолько забита впечатлениями, что мы, профессиональные писатели, почувствовали непреодолимую потребность записать увиденное. Мы просто должны были с кем-то поделиться, ибо в библиотеке мозга все это совершенно не укладывалось. Не забуду, как сразу потухли глаза Путика, когда он изрек: «Ручка моя испортилась, карандаш я потерял, что ж, я мертвый человек. Мне здесь больше нечего делать».
В Египте не всюду такое плодородие, и египетскому крестьянину приходится изрядно потрудиться, прежде чем он снимет три урожая в год. Работать буквально голыми руками. Деревянной сохой, примитивной киркой. Египетские крестьяне — феллахи — составляют большинство населения Египта. Их средний заработок колеблется от 2 до 6 фунтов в месяц. Это мало. Очень мало. Меньше, чем можно себе представить. А ведь па эту сумму живут огромные семьи. Правда, они могут прокормиться с трудом, влача жалкое, нищенское существование. Заработок остальных четырех-шести миллионов египтян — 39 фунтов в месяц. Рабочему в этом отношении лучше, нежели крестьянину. Он может заработать 35, 50 и даже 70 пиастров в день. А в одном фунте 100 пиастров. Говорят, министр поручает 250 фунтов в месяц. Крупные чиновники — от 35 до 75 фунтов. В то же время богатые египтяне — правда, их не так уж много — имеют по 100 тысяч фунтов ежемесячно.
Мы побывали в Египте на многих промышленных предприятиях. В стране медленно, но неуклонно растет рабочий класс. До национализации в промышленности преобладал иностранный капитал, но уже перед национализацией «Мисрбанк» вытеснял иностранных акционеров. Машины здесь новейшей конструкции. Швейцарские, шведские, американские, чехословацкие. Рабочие помещения сияют ослепительной чистотой. В цехах с отраженным светом и искусственным климатом у монотонно гудящих ткацких станков почти не увидишь женщин. Их можно пересчитать по пальцам.
Нам очень полюбились улыбающиеся египтяне. В день референдума о конституции и выборов президента республики мы, желая удовлетворить свое любопытство, попросили машину. Самоотверженный служащий из местной цензуры, улыбающийся, неутомимый человек, вызвался нас сопровождать. Он не предлагал нам определенного маршрута. Просто мы ехали туда, куда тыкали пальцем на карте. Мы посетили с десяток избирательных пунктов в центре города, в квартале вилл, в самом бедном предместье, в рабочем районе — и всюду встречали плотные ряды избирателей, толпящихся перед помещениями для голосования. Все они радовались, как дети, выполняя свой гражданский долг. Многие из них помнили еще феодальные времена. Избирательные пункты — ив этом чувствовался какой-то оттенок административного юмора — помещались не только в школах, но и в полицейских комиссариатах и даже в управлении тюрем.
Имелось два бюллетеня. На одном была изображена открытая книга конституции, на другом рядом с именем кандидата в президенты — Насера — его фотография. Неграмотные голосовали ставя черный или красный кружок на бюллетене. Неопытность избирателей, естественно, затягивала работу избирательной комиссии. Была здесь и знакомая нам ширма, и соответствующая суматоха, — но суматоха праздничная, царящая обычно на избирательных пунктах.
Конституция была одобрена большинством — за нее было отдано 99 процентов голосов. Первым президентом Египетской республики был избран Гамаль Абдель Насер.
Экономическое положение Египта отнюдь не блестяще. Потребности пробужденной к жизни страны превышают то, что может дать местное производство. И даже плодороднейшая почва Египта в настоящее время не в состоянии накормить двадцать три миллиона человек. Хотя продукты сельского хозяйства здесь, казалось бы, дешевы, но труд еще дешевле и не дает миллионам феллахов средств на покупку самого необходимого. Прежде всего должен возрасти национальный доход или его следует иначе распределять. Но правительство Египта еще не столь революционно в своих начинаниях. Все это не так-то просто, говорили мы себе, проходя по улицам, где импортированная роскошь чередовалась с местной нищетой. Нам легко говорить: у нас, в Чехословакии, успехи и связанные с ними трудности запланированы на несколько лет вперед, и нам не приходится сталкиваться с непредвиденным участием предприимчивой национальной буржуазии, не говоря уже о рассчитанном вмешательстве международного капитала. А в Египте уже свыше двух лет довольно сложное положение, и нам, прожившим здесь ровно столько времени, чтобы увидеть лишь те внутренние противоречия, которые прорываются на поверхность, это положение, разумеется, казалось еще более сложным.
20 июня 1956 года мы видели парад вооруженных сил ряда арабских стран. Это была демонстрация боеспособности. Точнее — роста боеспособности.
Хотя мы встали очень рано, но весь город уже был на ногах. Улицы кишмя кишели одетыми в белое людьми. Стояло погожее утро. На большой I площади под огромным тентом гудела гостевая трибуна. Окна и крыши были усыпаны зрителями. Белые деревянные башни для фотографов и кинооператоров угрожающе наклонялись и качались уже за час до начала парада. На площади в положении «смирно» застыли египетские воинские части.
Улицы были наглухо перекрыты полицейскими кордонами, и все же сотни людей стекались к площади со всех сторон. За отгороженные и нумерованные места велись темпераментные схватки. Полицейские и офицеры приводили своих жен и детей, выстраивая их по некоему, индивидуально понимаемому сверхплану в проходах, так что через некоторое время на трибуне нельзя было и шевельнуться. Сгустившийся под тентом тяжелый воздух низвергался на зрителей. Он весил центнеры. Рядом, слева от нас восседали высокопоставленные особы в колоритных национальных костюмах, в мундирах и в белой тропической одежде. С их лиц градом катил пот.