Введение классов также позволило Смиту выдвинуть радикальную точку зрения, значение которой трудно переоценить: богатство страны неотличимо от условий жизни ее самого многочисленного класса - рабочих. Это означало серьезный разрыв с позицией меркантилистов, которые считали, что значение имеет только богатство правящих классов и богатство государства. Эта новая точка зрения была высказана Кеснеем и физиократами, как показано в главе 1, но не была изложена ими так решительно, как Смитом, отчасти из-за эллиптического стиля письма физиократов, а отчасти потому, что они связывали процветание самого многочисленного класса со своими проблемами, связанными с недостаточным потреблением. Не всегда ясно, рассматривали ли они рост благосостояния рабочих и фермеров как благо само по себе, как признак процветающего общества или просто как нечто необходимое, чтобы не попасть в ловушку недопотребления.
У Смита впервые в истории политической экономии мы встречаем идею о том, что важно благосостояние самой многочисленной группы: "Высокую цену труда следует рассматривать не просто как доказательство общего благосостояния общества, которое может позволить себе хорошо оплачивать труд всех, кого оно нанимает; ее следует рассматривать как то, что составляет самую суть общественного благосостояния, или как то, в чем общественное благосостояние, собственно, и состоит". Отметив, что "слуги, рабочие и служанки разного рода составляют гораздо большую часть каждого большого политического общества", Смит добавил, что "то, что улучшает положение большей части, никогда не может рассматриваться как неудобство для целого. Ни одно общество не может быть процветающим и счастливым, если большая часть его членов бедна и несчастна". Это была поистине революционная идея, и она остается таковой, даже если к настоящему времени приобрела статус здравого смысла.
Отношение к богатым в "Теории нравственных чувств" и "Богатстве народов
Теория нравственных чувств" и "Богатство народов" - очень разные книги, охватывающие разные темы и рассчитанные на разную аудиторию. Внимание экономистов, естественно, направлено на "Богатство народов", однако "Теория нравственных чувств" в последнее время стала более читаемой и часто цитируется ими. Существенные различия между этими двумя работами начинаются с того, что "Теория нравственных чувств" посвящена нашим отношениям с самыми близкими людьми (семьей, друзьями и сверстниками), тогда как "Богатство народов" рассматривает наши отношения и поведение в большом мире: наши отношения с людьми, с которыми мы взаимодействуем по экономическим причинам. Разница в фокусе очевидна из названий (хотя мы, возможно, настолько привыкли к ним, что не обращаем внимания на их смысл). В одном случае Смит имеет дело с моральными чувствами, а в другом - с достижением богатства - две совершенно разные вещи.
Смит в "Теории нравственных чувств" - философ-моралист, и эта книга, согласно точке зрения, которую недавно распространил Амартия Сен, в некоторых отношениях может рассматриваться как более "мягкая", чем "Богатство народов", которую Джордж Стиглер незабываемо назвал "огромным дворцом, воздвигнутым на граните корысти". В "Теории нравственных чувств" большое внимание уделяется нашей способности понимать других. Беспристрастный зритель", которого Смит представляет на ее страницах, наделен эмпатией и способностью понимать мотивы и поведение других людей. Использование в нарративе такого сопереживающего зрителя подчеркивается Сеном как главное преимущество перед сухими "договорными" теориями вроде теории Ролза, которые не позволяют внешнему наблюдателю высказывать свое мнение и тем самым, по мнению Сена, исключают возможность того, что участники договора сами будут судить о себе из внешнего источника. Идея Роулза о том, что беспристрастность требует от лиц, принимающих решения, принять "завесу неведения" относительно своих собственных интересов, по словам Сена, "воздерживается от того, чтобы ссылаться на пристальный взгляд (выражаясь языком Смита) "глаз остального человечества". В отличие от этого, эмпатия мало присутствует в "Богатстве народов", где достаточно руководствоваться собственными интересами и разумом и предполагать, что другие тоже руководствуются ими.
Однако когда речь заходит об отношении Смита к неравенству и классовому обществу, предполагаемая "мягкость" "Теории нравственных чувств" не приводит к более эгалитарной позиции. Напротив, в вопросах распределения "Теория нравственных чувств" гораздо более сурова и непреклонна. Книга во многом моралистична и религиозна по тону и содержанию, в ней много уничижительных замечаний о моральных недостатках богатых, но она допускает неизменность классовой структуры. Высшие классы могут подвергаться насмешкам в "Теории нравственных чувств", но их право быть на вершине никогда не ставится под сомнение, как и происхождение их богатства. Квазирелигиозное принятие иерархии богатства ярко иллюстрируется в отрывке, где Смит впервые своей работе упоминает о действии "невидимой руки" в экономике. Говоря о потребительских привычках тщеславных и алчных богачей, он пишет:
Невидимая рука ведет их к почти такому же распределению предметов первой необходимости, какое было бы сделано, если бы земля была разделена на равные части между всеми ее обитателями, и таким образом, сами того не желая и не зная, они продвигают интересы общества и дают средства к размножению рода. Когда Провидение разделило землю между несколькими владыками, оно не забыло и не оставило без внимания тех, кто, казалось бы, остался в стороне от раздела.
Примечательно то, что социальный порядок, сформированный существованием большой разницы в доходах, принимается и даже приветствуется, поскольку богатые, желая получить товары и услуги, предоставляемые бедными, обязательно потратят часть своих собственных доходов. По той же логике любое распределение доходов, каким бы несправедливым оно ни было, может быть признано приемлемым и даже восхваляемым, поскольку все мы знаем, что богатые не могут жить, проедая свое золото и засыпая на нем. Они нуждаются в других, чтобы производить то, что необходимо для их существования, и должны платить другим за этот труд. Но этот факт ни в коем случае не может служить оправданием их высоких доходов или делать распределение приемлемым. Аргументы в пользу того или другого следует искать в другом месте. Особенно поражает последнее, очень панглоссианское, предложение процитированного отрывка, в котором говорится, что все в этом мире неравенства оказывается идеально устроенным для наилучшего возможного исхода. Логику этого предложения можно расширить по своему усмотрению, например, утверждая, что даже такое распределение доходов, при котором все доходы получает бесконечно малое меньшинство, является частью Божьего замысла. Обращение к провидению (когда все остальное не работает) не является чем-то необычным в "Теории нравственных чувств", но использование его для обоснования явно несправедливого социального порядка - редкость.
В самом деле, нетрудно показать, что с точки зрения бедняка иметь собственный участок земли для работы - далеко не то же самое, что зависеть от готовности богатых нанимать его услуги, независимо от того, как мы измеряем "то же самое" - в терминах дохода, индивидуальной активности, власти или счастья. Отрывок Смита крайне реакционен, и можно даже заметить определенный цинизм в его утверждении, что богатые своими расходами "делают почти такое же распределение предметов первой необходимости, какое было бы сделано, если бы земля была разделена на равные части между всеми ее обитателями", и далее, что они "потребляют немного больше, чем бедные". Подобные заявления поражают: если читать их буквально, то они подразумевают, что любое распределение, каким бы неравным и несправедливым оно ни было, ничем не хуже другого, и что во всех этих случаях богатые и бедные получают примерно одинаковые доли. (Возникает вопрос, почему же тогда богатых называют "богатыми"?) Подобных аргументов нет и в "Богатстве народов", где, пожалуй, единственными людьми, которых критикуют за происхождение их состояний, являются богатые.
Чтобы еще больше снизить значимость неравного богатства, в "Теории нравственных чувств" Смит описывает распространенный самообман: наше воображение побуждает нас искать более прекрасные вещи, полагая, что они сделают нас счастливыми. Это заставляет нас упорно трудиться и рисковать, чтобы увеличить свое богатство и величие, часто таким образом, что это способствует развитию человеческой промышленности и прогресса в целом. Таким образом, это позитивная сила. Но это богатство не приносит нам счастья, и "нищий, сидящий на обочине дороги, не обладает той безопасностью, за которую сражаются короли". Это, в свою очередь, означает, что реальное неравенство в счастье между людьми гораздо меньше, чем видимое неравенство, измеряемое в материальных благах. В то время как разрыв в богатстве может быть большим, разрыв в счастье гораздо меньше, а возможно, и вовсе отсутствует. Таким образом, значение фактического неравенства доходов сводится к минимуму, и богатые люди могут спокойно нанимать бедных и потреблять их богатства, которые, по мнению Смита, вряд ли сделают их счастливыми.