Ловчий. Прошу прощения, учитель, что я прерываю такую замечательную лекцию, но к нам приближается преподаватель Колледжа (а я думаю, что это именно он), от которого мы, весьма возможно, выведаем причину тех новейших перемен, которые зрим вокруг нас. Не кость ли это у него в руке, которой он так размеренно помахивает перед собой на ходу?
Входит Профессор.
Удильщик. По его почтенному виду и белым волосам я заключаю, что это учёный профессор. Доброго дня вам, почтенный! Не будет ли с нашей стороны неуместным спросить, что это за кость вы несёте в руке? Исключительно печальный символ!
Профессор. Ваше замечание, сэр, весьма уместно, ведь оно и антрополитично, и правильно в обоих членах: я в самом деле несу плечевую кость вместе с ключицей. А вы, несомненно, чужаки в здешних краях, иначе бы вы, конечно, знали, что любой профессор всегда должен носить с собой что-либо, указывающее на его профессию. Так, Профессор Постоянной Ротации возит с собой тачку, Профессор Нарастающего Скандирования носит стремянку; подобно тому и все остальные (3) [3].
Ловчий. Обычай весьма неудобный и, на мой взгляд, противоречащий здравому смыслу.
Профессор. Поверьте мне, сэр, вы абсолютно и аморфологически заблуждаетесь; но сейчас я не имею возможности показать вам, где лежит ваша ошибка, ибо должен вас покинуть, так как хочу успеть на грандиозное музыкальное представление, звуки которого даже на таком расстоянии доносятся до ваших ушей.
Удильщик. Однако умоляю вас прежде оказать нам любезность и помочь в разрешении одного вопроса, над которым мы с другом уже изрядно поломали голову.
Профессор. Говорите же, сэр, и я охотно отвечу, насколько хватит моих скромных способностей.
Удильщик. Коротко говоря, мы хотели бы узнать причину, по которой самое средоточие сего видного здания пронизал неприглядный туннель столь уродливых очертаний, дурацких пропорций и бедного освещения.
Профессор. Знаком ли вам, сэр, немецкий язык?
Удильщик. К моему стыду, сэр, мне не знаком ни один язык, кроме моего собственного.
Профессор. Тогда, сэр, ответ мой таков: «Warum nicht? (4) [4]»
Удильщик. Увы, сэр, я вас не понимаю.
Профессор. Очень жаль. А ведь в наше время всё, что ни есть хорошего, приходит из Германии. Спросите наших людей науки, и они скажут вам, что любая немецкая книга по определению превосходит английскую. Да даже английская книга, совершенно ничтожная в своем родном одеянии, окажется значительным вкладом в Науку, когда её переведут на немецкий.
Ловчий. Сэр, я поражён.
Профессор. Сейчас вы поразитесь ещё сильнее. Ни один ученый человек не станет изъясняться, ни даже кашлять, кроме как по-немецки. В свое время, конечно, достойного английского «Гм!» было достаточно как для того, чтобы прочистить горло, так и для того, чтобы привлечь к себе внимание публики, но нынче ни один человек науки, придающий маломальское значение своему доброму имени, не станет прокашливаться иным способом, чем вот так: «Эух! Аух! Ойх!»
Ловчий. Поразительно! Однако, чтобы не задерживать вас долее, — отчего мы видим над собой жуткую пробоину, словно учинённую каким-то безответственным школяром в балюстраде, примыкающей к Трапезной?
Профессор. Сэр, а вы знаете немецкий?
Ловчий. Поверьте мне, нет.
Профессор. Тогда, сэр, я отвечу вам лишь так: «Wie befinden Sie sich? (5) [5]»
Ловчий. Не сомневаюсь, сэр, вы совершенно правы.
Удильщик. Но, сэр, я хотел бы с вашего разрешения спросить у вас ещё кое-что, а именно: что это за непристойный ящик, который заслоняет наш прекрасный небосвод? Во имя чего в чудесном старом Городке и притом на столь видном месте соорудили люди такую отвратительную штуковину?
Профессор. С ума вы сошли, сэр? Ведь это — самое что ни на есть климактерическое и венечное здание, последний вздох нашей архитектуры! Во всём Оксфорде нет ничего похожего.
Удильщик. Слушать вас — такая радость!
Профессор. И поверьте мне, на взгляд серьёзного ума категориальное развитие Абстрактного, если подходить к нему мировоззренчески, должно непреложно раскрывать себя в параллелепипетизации Конкретного. На сим прощайте.
3
Вышучивания старинного обычая, бытовавшего в основном в среде ремесленников; о нём викторианский читатель мог помнить, например, благодаря Шекспиру. См. начало одной из наиболее любимых публикой (в том числе и Кэрроллом; он цитирует её в «Охоте на Снарка» и пародирует в драматическом бурлеске «La Guida di Bragia») шекспировских трагедий, «Юлия Цезаря». Трибуны Флавий и Марулл с недоумением оглядывают толпу граждан, встреченных ими на городской улице (пер. М. Зенкевича):
Флавий.
Прочь! Расходитесь по домам, лентяи.
Иль нынче праздник? Иль вам неизвестно,
Что, как ремесленникам, вам нельзя
В дни будничные выходить без знаков
Своих ремесл? - Скажи, ты кто такой?
Первый гражданин.
Я, сударь, плотник.
Марулл
Где ж комканый передник и отвес?
Зачем одет ты в праздничное платье?