„А тебе самому, старик, разве не хочется согреться под кровлей, когда на землю спускается холодная ночь?“
Тогда старец поднял фонарь и свет упал ему на лицо: выражение его было загадочно и туманно, как звездная зимняя ночь. Он приподнялся и стал расти и, наконец, он стал передо мной точно большая гора с вершиной, увенчанной вечным снегом, и мне казалось, что я перед ним ничтожная крошка.
„Для меня не существует ни дня ни ночи, и мне нет места в людских жилищах, но если бы я даже и мог поместиться в них, то люди не впустят меня. Потому что они меня не знают“.
XVI.
Глинисто-желтые тучи неслись по небу, дождь лил как из ведра, гроза шумела и грохотала над городом. Тьма окутала землю; я зажег лампу и спустил шторы. На колокольне только что пробило двенадцать, когда послышался крик, точно из недр земли, и голубовато-белый, сверкающий меч пронизал золотистый свет лампы. Подняв глаза, я увидел, что по ту сторону моего стола передо мною сидел незнакомец. Его волосы светились голубовато-белым отблеском, как молнии, зажигающиеся над городом; они падали на лоб зигзагами и змеями, на устах его играла улыбка дитяти, но глаза косили, как у преступника.
„Я странствующий жид. Меня зовут также Агасфером. Я птица Феникс, которая горит на костре каждое столетие, но не сгорает, а снова встает, поднимается из своего собственного пепла.“
Прошло мгновенье — секунда или час.
„Я память человечества, которая воскресает один раз в мозгу каждого поколения, как молния, освещающая ночной мир, который ночью все тот же, хотя и кажется иным, чем днем.
„Я великий волшебник, заколдовывающий фата-моргану будущего человечества. Одною ногою стою я в сером прошлом, другою — в темном настоящем.
„Я — древо познания добра и зла, посаженное Господом в Эдеме.“
Опять протекло мгновенье — секунда или час.
„Я прорываю круг, за которым скрывается Дух Времени, для того, чтобы остановиться или мчаться далее по своему собственному пути.
„Я старик и младенец.
„Я совесть первобытного человека, чья кровь сочится из мирового сердца.
„Я пророкъ“.
И снова протекло мгновенье или час.
„При жизни меня зовут безумным и гением после смерти...“
Тогда запел петух. Незнакомец исчез. Сквозь шторы виднелся серый рассвет.
XVII.
Я покинул тесные заливы и узкие бухты; мне наскучили вечные идиллии с дымом, поднимающимся из труб хижин, мне опостылело солнце, которое с невозмутимым спокойствием равно светит праведным и грешным.
Моя нарядная увеселительная яхта уже проплыла через мою юность с ее бесчисленными заливами. Однажды, взойдя на палубу, я увидел зрелище, которое я не забуду в течение долгих лет и буду вспоминать в пасмурные дни и светлые ночи. Через все небо, от горизонта до горизонта, протянулась колоссальная дуга, образовавшая ворота в форме молодого месяца. И на этой дуге блестели и переливались начертанные золотом слова:
„Врата царства Правды“.
Когда вечер спустился на море, мое судно проплыло под воротами под звуки неведомой музыки.
Пятнадцать месяцев наслаждался я в Новой Стране. Однажды я лежал, протянувшись на палубе яхты, вперив свои взоры в пространство. В душе моей царил радостный покой. Небо алело, как вино и розы, как любовь и кровь, и океан был алым, как небо. И на пурпурном небе стояло черное солнце, черное, точно уголь или горе, а внизу, в пурпурной глубине, отражался колоссальный, исчерна-красный столб, напоминающий гранат с черным отливом.
Там, далеко на горизонте, светлела полоска, точно золотая бахрома вокруг алого покрывала — там простирались мои новооткрытые острова, по которым я блуждал как новый Адам в раю, как новый человек в Новом Мире.
То, что было в старом мире ломаным, здесь представлялось прямым; что я привык видеть в форме зигзагов, становилось кругом. Добродетели еле плелись, спотыкаясь на своих костылях как старики, готовые к смерти, а пороки стояли в роскошном цвету. На неведомых деревьях росли плоды странной и необыкновенной свежести, но они были плоды того древа, от которого некогда вкусила наша праматерь Ева.