Амиель говорит, что местность олицетворяет душевное состояние человека. Личность Ола Ганссона вполне подтверждает этот взгляд. Он рисует темную жизнь ночи, бессознательные желания и мечты растений, тихие мечтания водяной глади, счастие и наслаждение распускающихся бутонов, — все это отражается, как в его первых поэтических творениях, так и в последующих, написанных уже в 1900—1901 году в Мюнхене и составляющих последнюю часть его „Стихотворений в стихах и прозе
Очень хороши его сборники „Sensitiva Amorosa“, „Parias“, „Видения молодого Офега“ и упомянутый уже сборник „Тревоги любви“.
Герман Бар в своей критической заметке говорит о сборнике „Parias“. „Я принужден сказать о нем лишь несколько слов, хотя хотел бы написать целую книгу. Это — одна из тех немногих книг, которые должны быть известны всему миру.
„Автор этого произведения говорит нам нечто такое, что до него не говорил нам никто, да и никто не мог бы сказать“.
Многие страницы в „Видениях молодого Офега“ также проникнуты необыкновенной красотой, и этот сборник тоже причисляется к наилучшим современным произведениям.
В анкете о будущности немецкой литературы, изданной в начале 90-го года Карлом Гротшевичем, Ола Ганссон говорит, как, по его мнению, поэт должен изображать жизнь человека.
„Поэт является индивидуализированной чувствительностью; его нежные нервы, подобно бесконечно тонким волосистым усикам насекомых, реагируют на то, что недоступно внешним чувствам. Звеня и колеблясь, они проникают в бессознательные, сокровенные тайники души. Истинный поэт должен являть бессознательное — сознательным.
„Периоды бесплодья всегда обусловливаются огрубением чувствительных нервов.
„Подобное огрубение проявилось, например, в объективном натурализме“.
Ола Ганссон хочет дать нам внутренний, субъективный натурализм, физиологию бессознательного, физиологию души.
Несколько экзальтированный ученик его, Станислав Пшибышевский, говорит: „Те личности, перед которыми мы до настоящего времени привыкли преклоняться в романах, как перед героями, и те, которых отталкиваем, как „злодеев“, в сущности не более, как фикции. Их действия и мысли всегда казались следствием сознательных мотивов. Они сами ответственны за свои поступки, и другие предъявляли им ту же ответственность. Но действительная жизнь состоит из бесконечных бессознательных процессов, превращающихся в активные действия, при чем сознательное начало не в состоянии сопротивляться бессознательному. В жизни прорываются темные начала, которые превращают в ничто все моральные воззрения; в ней взрывы вулканической силы, вечная борьба Иакова с ангелами. Это постоянное возмущение огненного ядра, которое ежеминутно готово разнести тонкую оболочку заученного конвенционализма, бесчисленные „должно“ или „не должно“.
„Человек не сосредоточие, не импульсивная сила, он мяч в грубых руках страдания, которому мы не знаем имени.
„Человеческие действия выяснены уже гораздо раньше, чем они становятся сознательным актом, и они проходят через человеческий рассудок только для того, чтобы превратиться в факт.
„Фиктивная жизнь произвольна. Ее действия могут быть бесконечно разнообразны, они зависят от того или другого волевого движения. Истинная (действительная) же жизнь, напротив, неизбежна, едина, неизменна, как путь светил. Для всего происходящего есть только одна необходимая возможность, потому что воля действительной жизни является не причиной, а следствием миллионов причин“.
На таком основании построены новеллы Ганссона в сборниках „Sensitiva Amorosa“ и „Parias“.
С своим мелодичным, утонченным языком, полным грусти, „Sensitiva Amorosa“ являются лирической поэмой певца, который, создавая ее, прислушивался только к самому себе и к своему одиноко и интимно звучащему инструменту. Как характерно самое начало его маленькой книжки:
„У меня теперь остался только один интерес: изучать женщин и наслаждаться ими.
„Все те корни, которыми я срастался с жизнью и которыми питался — все они постепенно засыхали и сморщивались; все, кроме одного, который, жадно питаясь, все углублялся и широко распространялся. Он образовал целую сеть тончайших разветвлений, которые одни дают мне опору в жизни. Все другие органы моего существа один за другим переставали функционировать, каналы, проводящие кровь от сердца в сосуды, парализовались и превращались в мертвую ткань, — все, кроме одного, посредством которого я изучаю и наслаждаюсь женщинами. Строение его стало сложным и хрупким механизмом с многочисленными микроскопическими колесами и зубцами, сплетенными как бы из тончайшей паутины. Я довел свое изучение до искусства. В моей жизни нет другого интереса или цели, как достичь в своем искусстве совершенства.