Взять хотя бы его руки, державшие поводок Пети. Пусть, Настя согласилась с этим, парень уже давно не работал из-за слепоты, но длинные нервные пальцы с аккуратными закругленными ногтями не могли принадлежать огнеборцу, привыкшему иметь дело с тяжелыми пожарными рукавами и штуцерами. Эти дивные трепетные руки могли принадлежать музыканту — пианисту или скрипачу. А его движения рукой, когда он рассказывал о Пете, больше походили на взмахи дирижерской палочкой.
Имя собаки Петя, опять же, с мягкими поющими звуками, больше свойственно певцу, чем привыкшему раздавать команды пожарному.
А чарующий голос, низкий, завораживающий, никак не мог быть командирским. Таким голосом невозможно отдавать команды на повышенных тонах и не охрипнуть. А в его голосе не было ни грамма хрипотцы. Да, Настя встрепенулась, она вспомнила, правда, это было давным-давно, когда она стажировалась журналистом, брала интервью у бойцов на пожаре. Они тогда ее знатно обругали, когда она, приблизившись к ним, залезла за флажки! У начальника был прокуренный, хриплый от вечных окриков голос, и кашель, она его хорошо запомнила, тот прямо заходится в приступе при попытке крикнуть погромче. А Дима словно пел, а не говорил.
«Журналистское расследование спасет “отца русской демократии” от тяжелых мыслей о смысле жизни», — решила Настя, бодро доедая кашу и вставая из-за стола.
— Если ты поторопишься, — крикнула она Ляле, высунувшись из гардеробной, — я тебя до института подкину.
— Кто же от такого предложения отказывается? — расцвела девушка, дивясь вдруг такой щедрости Насти. То ли ей на перекладных с тремя пересадками добираться, то ли ее за полчаса довезут куда надо, да еще и на шикарном авто…
Высадив Лялю прямо на входе в мединститут, где все ее друзья и подруги обзавидовались. Видно было невооруженным глазом, как повытягивались их лица, когда та выпала из машины, закинула рюкзачок за спину, махнув рукой Насте на прощанье и попросив не опаздывать к ужину.
А та лишь усмехнулась в ответ на поведение девушки — любят пыль в глаза пустить, что взрослые, что дети, а сама, завернув за угол, остановилась у здания управления МЧС. Она надеялась на все свои вопросы получить пусть не полные, но хотя бы какие-то ответы…
— Помню, помню, — покачал головой начальник в форме полковника, когда Настя, предъявив удостоверение журналиста известной в городе газеты, объяснила причину своего появления у него в кабинете. — Звали того пожарного Дмитрий Федоров. Хороший был парень.
— А почему был? — напряглась Настя и привычно выгнула красивую бровь.
— После выписки из больницы его никто из наших не видел. Даже не известно, жив ли он. Супруга от него ушла сразу же, разделив имущество по справедливости, прикоробчив большую часть себе. Детей у парня не было, да и женат он был к моменту пожара всего ничего, месяц-два, не больше. Говорят, пить начал, бомжевать, побираться. Одним словом, грустная история, — выдал заключение полковник. — Кто знает, где он теперь?
— А фотографии его имеются? — Настя очень надеялась, что может случайно повезти хоть чуть-чуть.
Зря надеялась. Ничего не осталось, сказал начальник, только фейс размером «три на четыре», да и тот в личном деле под грифом «секретно» в архиве.
— Извините, что не смог помочь, — проговорил полковник, протягивая руку на прощание, когда Настя встала, собираясь уходить.
— Позвоните мне, пожалуйста, — попросила она, оставляя на столе визитку с золотым тиснением. — Если что-то в нашем деле откроется.
И улыбнувшись своей самой обаятельной улыбкой, попыталась выдернуть руку из лап полковника, который держал ее нежно и не отпускал, выцеловывая каждый пальчик…
— И что? — разговаривала вслух Настя, сидя в автомобиле и разводя в стороны руками. — Журналистское расследование провалилось, даже не начавшись... Стоп… Я же знаю его имя и фамилию. Знаю, когда был пожар. И что? Что мне это дает?
Она нажала на газ, чтобы поехать на работу, а там, в тишине кабинета, все обдумать. Настя не могла понять, сама себе удивляясь, почему эта история так захватила ее, всю целиком, и мысли и чувства?..
И снова она зря понадеялась, что удастся все обдумать в кабинете. Не такой и тихий оказался ее кабинет. Почему-то всем она была нужна — непрерывно заходили критики, редакторы, даже корректорам что-то от нее требовалось. Она до самого вечера что-то просматривала, рассчитывала, подписывала, выписывала, бросала рукописи в корзину, одним словом, жизнь главного редактора кипела и бурлила. Остановилась она только тогда, когда часы показывали семь вечера. Все, как обычно — еще один день прошел, а вместе с ним закончилась и рабочая неделя.