Герберт кивнул, движение, которое для Ханны выдало его молчание.
«Представьте меня как радио», - засмеялась она. «По радио ничего не видно. Так что кивнуть или покачать головой - бесполезно ».
«Да», - сказал Герберт, зная или, по крайней мере, надеясь, что Ханна смеялась вместе с ним, а не над ним. "Я понимаю."
Кто-то поставил перед ней тарелку. Без тени смущения Ханна склонилась лицом к столу и обнюхала его по всей окружности, видя - точнее обнаруживая, - что где было. Тот, кто служил ей, знал ее нужды, видел Герберт; еда была расставлена как на циферблате.
Он посмотрел на свою тарелку. Были блины с грибами, печень с инжиром, дикий рис и картофельное пюре, курица с абрикосом и салат из капустных орехов. Чтобы добиться всего этого при еще действующем нормировании, Ханна или ее сограждане венгры, должно быть, проявили еще больше изобретательности, чем он думал.
«Давай поедим», - сказала Ханна. «До субботнего ужина все может подождать».
То, что она венгерка, само по себе ничем не примечательно, подумал Герберт. Британия была хранилищем беженцев со времен войны. Поляки, чехи, греки-киприоты и испанцы пробились туда, спасаясь от преследований и того хуже, и теперь к ним присоединились первые волны колоний, от которых Британия избавлялась с некоторой поспешностью.
Конечно, не все одобряли. Ни один пансион не казался полным без таблички на двери, гласящей: «Ни черным, ни ирландцам, ни собакам».
Герберт задался вопросом, за сколькими друзьями Ханны он наблюдал, расспрашивал или иным образом проверял в течение своих лет в Five. Служба в целом опросила почти четверть миллиона беженцев из Восточной Европы за последние пару лет, из которых три тысячи были предназначены для немедленного интернирования в случае войны с Советским Союзом.
Возможно, некоторые из них тоже работали с МИ-6. В разведывательном сообществе не было секретом, что Шестая подталкивала венгерских диссидентов через границу в британскую зону Австрии, где они обучали их сопротивлению в рамках подготовки к будущему восстанию против советской оккупации.
«Ты когда-нибудь ел мацу?» - спросила Ханна.
"Никогда."
"Вот." Она протянула Герберту кусок чего-то похожего на грубое печенье. «В первый раз, когда он у меня есть, раввин на скамейке в парке дал мне его. Знаешь, о чем я его спрашиваю? "Кто пишет эту чушь?"
Она снова засмеялась, громко и заразительно. Он чувствовал, что если бы Герберт смог разлить хотя бы часть ее жизнерадостности, он мог бы вылечить половину столичных болезней одним ударом.
Ему потребовалось время, чтобы понять шутку, а потом он засмеялся вместе с ней.
Он также задавался вопросом, была ли эта шутка против ее слепоты, в дополнение к тому, что он заметил раньше, своего рода защитным механизмом от нежелательной симпатии или, возможно, способом Ханны проверять людей и видеть, из чего они сделаны, когда это происходит. пришел к чувствительности и чувствительности.
Герберт ел быстро, жаждал такой восхитительной еды и не мог следить за болтовней вокруг него. Ханна, напротив, задерживалась над каждым глотком, нюхала вилку, держала во рту, обильно жевала перед тем, как проглотить.
«Ханна Мортимер - не совсем еврейское имя, - сказал Герберт, когда она закончила.
«Это не мое имя при рождении. Я родилась Ханна Моисей ».
"Почему ты изменился?"
«Почему кто-то меняет свое имя? Чтобы казаться менее чуждым ». Она слегка покатила кончиком языка. «Чтобы изменить свою удачу, если старое название принесет неудачу. Евреи всегда меняют свои имена ».
"Они делают?"
"Всегда. Ашер становится Арчером; Дэвид Дэвис; Джейкоб Джексон; Леви Льюис… »
Герберт перестал слушать, потому что он все еще думал о том, что она сказала пару предложений назад, о судьбе несчастья.
С помощью скачка мышечной активности он знал - по крайней мере, он мог точно догадаться, - когда она приехала в Британию и почему. Если он был прав, он знал, через что ей пришлось пройти в своей жизни.
«Я был в Бельзене, - сказал он.
Британские солдаты прибыли в Бельзен 15 апреля 1945 года, дату, которую Герберт мог забыть не больше, чем свой день рождения. Если они когда-либо сомневались в справедливости дела против нацизма, то, взглянув на Бельзена, они больше не сомневались.
Они ожидали услышать крики за милю: «Союзники идут! Союзники идут! »- но когда они въехали в ворота, то было в полной тишине. И на похоронах тоже. Им приходилось продолжать останавливаться, потому что заключенные были слишком слабы, чтобы не мешать своим танкам.