А потом, совершенно неожиданно, несколько месяцев назад, позвонил Стенснесс.
Он хотел встретиться. Более того, он хотел принять предложение де Вер Грина.
По его предложениям во множественном числе дошли: устное и невысказанное.
В ту ночь они стали любовниками.
Де Вер Грин не был настолько потрясен, что не стал осведомляться об изменении взглядов Стенснесса. Стенснесс сказал, что он был в Москве летом - информация, на подтверждение которой де Вер Грин потребовалось не больше минуты - по какой-то программе культурного обмена.
Герберт знал, что это за глупые упражнения, в которых каждая группа посетителей видела именно то, чего от них хотели хозяева, не больше и не меньше.
Но Стенснесс сказал, что он насмотрелся достаточно, чтобы понять, что Советский Союз не был тем, чем он себя рекламировал, и немногие люди разочаровались так же, как идеалисты, внезапно потерявшие своих героев. Он сохранил свое членство в CPGB, но только для того, чтобы передавать информацию де Вер Грину. К этому он добавил все отрывки из научных открытий, которые, по его мнению, могут быть интересными или полезными.
Они виделись, может быть, раз в неделю, всегда незаметно, всегда в холостяцкой квартире де Вер Грина. Де Вер Грин попросил Стенснесса переехать - якобы и ради формы в качестве постояльца, - но Стенснесс отказался. Он хотел сохранить свою жизнь. Де Вер Грин понял это и уважал Стенснесса за это, но, конечно, он хотел иначе.
Герберт знал, что это был де Вер Грин в чистом виде; стареющий мужчина, по уши влюбленный в красивого юношу, который, как он знал, никогда не будет его.
Стенснессу нравилось то, что он считал гламурной работой де Вера Грина. Для Стенснесса, как давно предположил де Вер Грин, все это было игрой, изобилующей секретными кодами и тайными встречами, и острые ощущения от этого утомили бы его гораздо быстрее, чем де Вер Грин мог когда-либо устать от Стенснесса. 'взгляды и энтузиазм.
По его словам, Стенснесс был единственной вещью в его жизни, которой не разделял де Вер Грин. Ничего в файлах, и ничего с американцами.
Так Герберт встретил Папворта? Хороший человек, Папуорт, и на стороне ангелов. Но если де Вер Грин должен был лизать мужскую задницу, то он, по крайней мере, хотел бы, чтобы у него был выбор, а не на то, чтобы оказаться втянутым в него диктатом международной политики.
Герберт спросил, а как насчет родителей Стенснесса?
Хороший вопрос. Насколько де Вер Грин знал, сэр Джеймс знал о коммунистических наклонностях Макса, но относился к этому как к преходящей фазе.
Как гомосексуализм?
Совершенно верно. Это был единственный способ, которым сэр Джеймс мог с этим справиться; в противном случае ему пришлось бы столкнуться с возможностью того, что его сын, по его собственным словам, мог оказаться в конечном итоге, как эти проклятые болваны Берджесс и Маклин.
Леди Кларисса?
Понятия не имею. Сэр Джеймс держал все при себе. В глазах леди Клариссы Макс оставался незапятнанным, идеальным, как и все сыновья для своих матерей.
Герберт мог бы умолять иначе, но все равно. Что насчет информирования Макса? Знали ли они об этом?
Точно нет.
Конечно?
Положительно.
Все в порядке. Вернемся к теме; конференция и рандеву.
В тумане и на морозе де Вер Грин увидел тело своей возлюбленной, плывущее на берегу Длинной воды, уже безжизненное. То, что его нашли там, поставило бы его перед всевозможными вопросами, как профессиональными, так и личными, на которые он предпочел бы не отвечать.
Что еще он мог сделать, кроме того, что сделал на самом деле: пойти домой, оцепенело смотреть в стену в шоке всю ночь, пойти на работу следующим утром, как будто ничего не произошло, и, непревзойденный актер, притвориться невежественным, когда Герберт появился в Леконфилд-хаусе несколько часов спустя?
Было несложно показать внешнему миру то, что они хотели видеть. Де Вер Грин мог поддерживать это в том же духе до бесконечности. Если бы он знал, что Герберт следит за кладбищем, он бы никогда не позволил своей охране так ускользнуть, даже на секунду.
Нет; Трудно было, когда дверь закрывалась за ним ночью, и только он был в своих затхлых комнатах с темно-красными обоями и охотничьими гравюрами, без смеха и споров детей и нежного ворчания жены. А главное, без обыденной, восхитительной нормальности человека, которому нечего скрывать.
Вернувшись в город, люди - обычные граждане, действующие из общественных соображений - использовали сигнальные ракеты, чтобы направлять автомобилистов, и только мужчины, продававшие фонарики, были счастливы; Они брали пять шиллингов за металлическую штуку длиной в пять дюймов и восковым лицом в дюйм в диаметре.