Кончики ее пальцев были мозолистыми, шершавыми по отношению к его коже; от Брайля, без сомнения.
Она рассказала ему, когда ее руки нарисовали замысловатые узоры на его коже, что некоторые индонезийские массажисты были ослеплены в детстве, чтобы усилить осязание. Почувствовав, как изящно ее собственные пальцы точно знали, где и в какой степени оказывать давление, он легко поверил в это.
Ханна, конечно, взяла на себя инициативу, чрезвычайно уверенная как в своих собственных желаниях, так и в инструкциях, которые она ему давала, что заставило его задуматься обо всей практике, которой она должна была стать, чтобы стать этим адептом, и, следовательно, о том, сколько мужчин было с ней раньше, чем он, и о том, что большинство из них неизбежно было бы лучше, чем он.
Он дважды моргнул, чтобы избавиться от этой мысли.
Какая разница? Он, похоже, доставил и Ханне некоторое удовольствие, если только она не была намного, намного лучшей актрисой, чем он считал. А теперь она лежала там, удовлетворенно сопя ему в шею, и он был счастлив.
Так какое же это имеет значение, кто был до него?
Гораздо важнее, думал он, что после него никого не будет.
По радио сообщили, что в Кенсингтонском дворце было холодно, а в лондонском аэропорту еще холоднее. У Northolt было 90 запланированных рейсов, и ни один из них не двигался; из 107 лондонских билетов только 6 продолжали работать.
Герберт увидел в тусклом свете рассвета, что туман закрался по краям комнаты, где они лежали, серые полосы, которые будут висеть там, пока огонь не нагреется достаточно, чтобы их рассеять.
Туман улегся менее чем за три дня, но все в квартире Герберта уже было покрыто толстой черной пленкой. Занавески выглядели так, как будто трубочист вытерся ими, а металлическая поверхность дренажной доски была покрыта тонким слоем копоти.
Если добавить в решетку еще угля, это вряд ли сделает комнату чище, но огонь погас, и в комнате стало заметно холоднее, чем когда они ушли на покой.
Столкнувшись с выбором: замерзнуть или задохнуться, Герберт решил, что тепло - это sine qua non. Он зачерпнул кучу черных самородков из ведра рядом с камином.
Он смотрел, как Ханна одевается. Каким-то необъяснимым образом это казалось даже более интимным и агрессивным, чем занятия любовью с ней несколько часов назад.
Только когда она закончила, Герберт вспомнил, что ему еще нужно найти убийцу.
Он был потерян в Ханне на несколько часов, блаженное время вне времени; он бы остался там навсегда, но она не позволила бы ему, и за это он любил ее больше, чем когда-либо.
Стук в дверь был достаточно громким и внезапным, чтобы напугать их обоих.
Герберт слегка подпрыгнул на стуле, плеснув кофе через край кружки. Ханна, которая стояла, сделала шаг назад и слегка повернула ногу на чем-то. Она наклонилась, чтобы поднять его, и Герберт увидел, когда она пробегала по нему пальцами, что это его импровизированное пресс-папье; модель автомобиля длиной около шести дюймов без одного колеса, старая игрушка детства. Должно быть, он упал со стола.
Странно, подумал он, что она так прыгает. Для нее все звуки должны быть каким-то образом внезапными, и поэтому неожиданное должно постепенно стать нормой.
Герберт встал и, напрягаясь, подошел к двери.
"Это кто?" - крикнул он.
"Мне. Де Вер Грин ».
Герберт посмотрел на Ханну, которая удивленно приподняла брови.
"Ты одинок?" - спросил Герберт.
"Конечно."
Герберт открыл дверь.
Де Вер Грин выглядел ужасно. Едва ли продукты за неделю заполнили бы мешки под его глазами, его волосы поднимались и опадали колючими пучками, а костяшки пальцев побелели там, где он сжимал папку из манильской бумаги, края которой выходили на листы бумаги.
Герберт наполовину провел, наполовину затащил де Вера Грина внутрь и повел его к кухонному столу, при этом захлопнув за собой входную дверь.
"Кофе?" - спросил Герберт.
"Пожалуйста." Голос Де Вер Грина был хриплым. Он оглядел комнату, его глаза, казалось, лишь время от времени фокусировались. Когда он, наконец, понял, что Ханна здесь, он несколько секунд смотрел на нее, прежде чем покачать головой, хотя Герберт не мог сказать, было ли это неодобрение или недоверие.
Де Вер Грин пил, что было ясно по мозаике разорванных кровеносных сосудов на его носу и в глазах, не говоря уже о сладком, слегка сильном запахе, который шел из его пор. Герберт задумался, не принимает ли он наркотики, если не считать алкогольного опьянения. Это казалось маловероятным, но де Вер Грин перевернул достаточно предположений с ног на голову за последние двадцать четыре часа; ничто в нем больше не удивило бы Герберта.