— Что — бух?
— Ну это… Я говорю: «Сладкая моя! Прекрасная!» А она и говорит тонким голосом: «Кто ел из моей чашки?» А тут приходит муж.
Леня слушал завороженно, но мало что понимал.
— А у нас в саду в детском… Знаешь сад? Нет?! Ну ты фра-аер! Что ж ты знаешь, тютя? Девочки в трусах — во! Я к девочке как подошел, как укушу за трусы, она ка-ак завоет! А меня в кладовку с раскладушками заперли. А я пою песни там всегда, например: «Сладкая моя — как люблю тебя, будем вместе спать — прямо на кровать». А пища знаешь куда сползает, когда ешь? В желудку!.. Я сам придумываю музыкальные песни и пою их, размахивая руками. Я могу так завлекательно петь! Неприхотливо… Эх, пряники, вы мои веники!
— У меня есть палаход и туннель… — робко сказал Леня.
— Ха! Пароход! Глупости! Вот у меня мама есть. Любимая женчина. Хорошая мама.
— А кем она работает? — спросила мама Лени, которая внезапно подошла сзади.
— А! Не знаю. Она стучит.
— Как стучит? — насторожилась Ленина мама.
— По ночам стучит — за стенкой.
Воцарилось молчание.
— У нее и комната своя есть наверху — могу показать. Там такая грязища! О! Дайте мне ваших конфет побольше. Вот так. Мама мне поезд нарисовала — а вырезать не может: руки дрожат. У нее руки дрожат.
— А почему же, Севочка, у нее руки дрожат?
— А не знаю — от дождя, наверно… Эх, хорошо мне отлично! Вкусно. Приятно. Любимо. Меня конфетами никто не кормит. Я вообще-то голодный. Эх, пососу я пососу! Пососу я у лису! У лисы! — это песня такая. Чижолая песня.
— Сева, может быть, ты пойдешь домой? — с затаенным ужасом спросила Ленина мама.
— А что дом… Одни топоры да ножи, в задницу… А у вас день рожденья нету? А то б я съел торт со свечами и с кремом. Я когда был послезавтра на день рожденье — столько съел и выпил! Восемь бутылок вина — как мама. Но меня не рвало. А ее рвет.
Ленина мама тоже поперхнулась и закашлялась.
— А у вас хлеб есть? Лучше черного, с солью. А я вам за это станцую… Эх, шарабан мой, американка! А я девчонка да хулиганка! Эх!
Но тут пришла мама Севы. О ней можно было бы сказать словами Николая Заболоцкого:
Зябко кутаясь в серый ватник, она смущенно пригладила всклокоченные волосы и сказала густым хриплым басом, от которого вздрогнули все сидящие на террасе:
— Здравствуйте, Аня. Как тут Сева вел себя?
— Хорошо, очень хорошо, — слегка пятясь, пролепетала Ленина мама.
— Одолжите тысяч десять на три дня. Книжка выйдет — бля буду, отдам, — сказала мама Севы, обводя тяжелым взглядом компанию.
Все снова вздрогнули, однако одолжили.
Она молча кивнула, отстригла ножницами кусок завившейся подошвы, поставив ногу на высокую табуретку, взяла Севу за руку, и они ушли в неизвестном направлении.
Заслуженный отдых
Пансионат наш раскинулся на берегу реки Волга. По правую и по левую руки расстилаются леса. Жил здесь и Гагарин. В малодоступных аллеях раскинулись кресла-качалки. Порою бывают здесь и увеселения:
маникюр
массаж
па-д-эспань
магазин необходимых
товаров.
В большой, хорошо обусловленной столовой, где есть все для рабочих, три раза в день вы можете поиметь по вкусному и по здоровому завтраку, обеду и ужину. Регулярно проводится конкурс 25+25+10n, nЄ] — ∞; + ∞ [(«Конкурс Танцев»)[2]. Хороши также песни заводчан на тематику любви у столовых и светлых просторных корпусов.
Хорошо осенью под Тверью!
Бываю я и у реки на пляже, где водится птица чайка. Чу! Что это? Это ожиревший кот. Идет на тебя, скалится, и поневоле извлекаешь ты из-за пазухи куриную ногу, даже если ее и нет, извлекаешь символом, манифестом, мандатом, эстафетой откорма, веющей съестным тотемизмом, вещуньей всего куренного и курьего, ибо супротив козлоглазого Пана — которукий Крал сидит при столовом пантеоне.
— Негоцианты духа, — говорит он, — сбирайте!
И все сбирают.
Знаю, читатель спросит, кушаю ли я в столовой. Спешу предуведомить: нет. Не кушаю. Ведь задира-читатель не догадывается, что на вилки кто-то серьезно вырвал. Слышу, слышу я и вопрос его: как же не имея энергетического топлива, благоденствовать? И тут не застанет меня врасплох читатель-шалун: рацион возможно сузить и до хлеба с маслом, ибо нет предела! Чую, чую я и новый вопрос: ой ли? На который отвечаю: а хули мне? До срока не снедавший — блажен бЫсто. Всякий раз, выходя от стола, прочитываешь, бывало, признаки ожирения, прикрепленные у рукомойника, и видишь: правда. И усомнишься: а коли… Но правду ничем не унять, и лишь подивишься: и впрямь.
