После обильной трапезы хочется развлечений. Каждый вечер, кроме понедельника, в семь часов в «Русский зал» с дикими криками влетают цыгане, просят у всех денег, стреляют и безобразничают. Перед сценой загораются искусно подсвеченные дрова. Дым валит до потолка. Звучат цыганские песни и романсы. Вы можете заказать любую песню и стриптиз для друга или любимой. Вы включаетесь в яркое и веселое действо, вы и впрямь кутите, и не ясно, то ли за окном конец XX века, то ли начало XXI, то ли середина XV, то ли первая треть VI века до н. э. Перед вами кривая цыганка с длинным носом и большим животом. Она стоит и орет: «Тушь-памада парадаю-у-у-у!» — а потом: «К нам приехал наш любимый…» и:
И вы замираете в восторге оттого, что ваше имя не только произнесено, но и спето: теперь вас знают все.
Такой же камерный уют царит в залах «Русского трактира» на Арбате. Днем вы можете пообедать там за сорок четыре с половиной тысячи рублей (по-деловому, без горячительных напитков), а вечером загаситься за сто тысяч. Блюда также — по частному заказу или по перечню меню. Что касается зрелищ — то они для людей, сильных духом и деньгами. Пожилой, забывчивый цирковой медведь будет проделывать перед вами разные фокусы; его сменит настоящая змея, нежно обвивающая своего хозяина крупными блестящими кольцами, послушная, смотрящая в зал рациональными предпринимательскими глазами. В каждом зале есть фортепьяно, и по вечерам здесь звучат старинные русские романсы в исполнении упомянутых животных. Есть и отдельный «кабинет отдохновения» — с одним столиком, инструментом и стилизованным камином, куда вы можете пригласить музыканта, который за смешные деньги сделает с вами все, что вы захотите. Мы надеемся, что вечер, проведенный за бутылочкой сухого вина с изысканными закусками и озвученный тихой фортепьянной музыкой, не покажется вам пустым и серым.
Таллин
Я вижу мальчика, который присел перед киоском, он смотрит на раковины и морские звезды, укрепленные на черном бархате. Минуту назад я тоже приседала перед киоском и смотрела на раковины, и шуба моя долгополая побывала в луже. Я чую ветер затылком — ветер Финского залива, и кругом по городу песок зернистый и голубая глина.
Здесь рассветает в десять, но света нет, есть мгла, и черные сетчатые деревья оплетают старинную стену замка. Шляпу я сдала в камеру хранения — кепочку. Меня беспокоит несколько обстоятельств, но о них — ни слова.
О мальчик, присевший у киоска, я хочу говорить с тобой. Какая звезда нравится тебе более прочих? Или камешек? Варежки я тоже сдала в камеру хранения. Сидя среди голубой глины и черепицы, я мерзну, мне хочется зарыться в глину и мне хочется заплакать. Но зачем? Э, ты меня не понимаешь. У тебя есть сестры?
— Нэтт. Смориттэ — вэттэр.
— Я вижу. Норд-ост.
Рекламы на домах, выверенных рассудочным европейским временем. Много белой краски. Все скрупулезно-стройно и нет ярких тонов. Дворница в малиновой бархатной шапочке метет по-эстонски. Дубли гласных и согласных — небрежны.
Теперь, через час, я, очевидно, напоминаю скорбящую вдову — но это жест холода, а не скорби: черный шейный платок на мне. Разгадала глину: она зеленая с красными кирпичинами, но зеленая как-то по-синему.
Человек в куртке цвета черепицы ходит по пятам редких женщин, появляющихся в парке, ходит истово, меняя направление, и отстает, не увидев должного жеста. Все-таки меня беспокоит одно обстоятельство, но о нем — ни слова.
Ель осыпана черепичной пыльцой или желтеет. Кусты заогниваются кверху, горсть ягод брошена на их оконеченности. Светлый слой — выше, острее: свирепое природное чирканье кустов. Малиновый, коричневый, сине-зеленый, беж, белила, под кустом — охра: размокшая пачка сигарет «Румба».
Пламенное пятно на скуле.
Розовые пески у синих дорог, каменные насыпи.
Произносят слова мягко, пружинисто, чуть задыхаясь, будто бы глотают горячий шоколадный кисель с двумя ягодками черноплодной рябины на дне. Мы живем на улице Мэрэ, 21. Мэрэ — море, 21 — холодное число цвета мха. Ходкий ветер, волевой, небрежный, необходимый.