Мне бы сейчас учиться, развивать и изучать свой дар, доставшийся по воле случая, а я вместо этого лезу в змеиное гнездо, ни хрена не разбираясь в раскладах. Жаль только, что если не полезу сам — меня туда притащат, и явно не на моих условиях. Точнее, ставить условия мне и так никто не даст, но хоть что-то выторговать за добровольное сотрудничество хотелось бы. Ну и быть хоть немного в курсе, на что подписываюсь.
Невеселые раздумья прерывает совсем молоденький монашек, вышедший из калитки и направившийся к нам:
— Пройдемте, вас примут.
Киваю Олегу — порядок его действий уже обговорен, привожу себя в порядок и следую внутрь обители.
И все-таки я — гений!
Склоняясь в глубоком поклоне перед старым одноруким монахом, я ликовал, что хоть тут догадался правильно. Возраст, залеченные раны, пластическая хирургия, а самое главное — потеря источника, конечно, сделали свое дело, но этот тяжелый властный взгляд я не перепутал бы ни с каким другим. Именно так он всегда смотрел на нас с Митькой со своего ростового портрета в дедовом кабинете, недаром художник, написавший картину, считался гением современности. Правда, встала дилемма — как обращаться к хозяину комнат? Ваше бывшее императорское величество? По-моему, оскорбительно получится. Государь? Так он уже давно не правит. И по имени-отчеству — не вариант. Как к монаху? Тоже лажа, из него монах, как из меня балерина, тем более что правильного обращения и не знаю. Остановился на нейтральном «господин».
— Позвольте представиться, господин: Егор Николаевич Васин, к вашим услугам.
Почти физически ощущаемый холодный взгляд проходится по мне, просвечивая как рентгеном. Стоять со склоненной головой неудобно — не видно лица собеседника, но и мое таким образом не разглядеть.
— Чего ты хотел добиться таким подношением? — спустя очень долгую паузу спрашивает старик.
Замеченный за ширмой работающий источник намекает, что врать ни в коем случае нельзя. Если я умею отделять правду от лжи, то не стоит считать других дурнее.
— Добиться личной встречи. Заинтересовать. Понять, — отвечаю короткими фразами, даже не пытаясь лукавить.
— Откуда узнал про это место?
— Выследил Григория Осмолкина. — Правда, одна только правда.
— Сколько человек сейчас в комнате?
Гадство, вот что сейчас сказать? Придется как есть:
— Четыре: вы, я, человек за ширмой и еще один вон за той панелью, аккуратно, без резких движений, указываю на фальшивую стенную панель позади хозяина кабинета, сквозь которую слабо просвечивает еще один источник.
— Значит, прав был Елизар… — почти выдыхает себе под нос монах. Лишь усовершенствованный на время встречи слух позволяет разобрать бормотание старика; жаль только, есть обратная сторона — любой резкий громкий звук доставит нехилый дискомфорт.
— Считай, что заинтересовал. — Бывший император жестко усмехается. Куда там Гришке с его уродствами: у этого лицо чистое, без шрамов, зато искусственный левый глаз и общая неестественность мимики из-за восстановленных мышц создают гораздо более жуткое впечатление.
— Как догадался? — Жест в сторону чаши или скорее в сторону экспертного заключения.
— С трудом, господин…
— Обращайся ко мне «отец Никандр», — перебивает монах.
— Слушаюсь, отец Никандр, — и продолжаю отвечать на вопрос: — Какие-то намеки получил от Елизара Андреевича, пока он жив был. Тогда по малолетству не понимал, но в память запало. А совсем недавно узнал про удочерение матери…
— И?
— Елизар Андреевич, вопреки всеобщему мнению, был нормальным человеком, младенцев на завтрак не ел, — рискую слегка пошутить, слабая усмешка собеседника говорит о том, что некоторые вольности в рассказе допустимы. — Он вполне мог пожалеть девушку в трудных обстоятельствах. Мог помочь, предоставить кров, дать денег на обучение. Мог принять в род, чтоб окончательно привязать перспективную одаренную. Но вот удочерить — с его старомодными понятиями о семье, роде и его чести — не мог никак.
— Но ведь удочерил? Или ты недоволен этим фактом?
— Ни в коем случае, отец Никандр.
— И как же ты связал это со мной?
Тщательно подбирая слова, пытаюсь объяснить свои выводы: