События сегодняшнего дня вновь и вновь всплывали перед его глазами, где то под грудью неприятно саднило, толи испорченный десерт тому виной, толи это совесть грызла его внутри. Он тряхнул головой, отгоняя мысли как бык отгоняет назойливых слепней, и закурил. Посидев немного в раздумьях и поняв, что легче не станет, и что холод не исцелит, а лишь проберет до костей, затушил сигарету и поднялся к себе.
Ночь была без лунная, так что в комнате темно было точно в погребе, наощупь ему кое -как удалось зажечь свечу, желтый тусклый свет озарил аскетичное убранство гостевой спальни, он сел за письменный стол, достав мятую тетрадь, исписанную крупным чуть округлым размашистым почерком. Он хотел печаль превратить в слово, но вдохновение не шло, слова словно застревали в горле как сухари, мысли не обретали жизнь на бумаге, он то рисовал квадратики, то кружочки, то домик с кошкой, но в конце концов, поняв, что попытки тщетны и муза не придет, верно в наказание за содеянное, он злобно перечеркнул название своей повести «Провинциальная история» и пошел спать.
Но и сон не шел, не к месту и не ко времени появилась луна, без надобности ярко освещая спальню, так, что теперь он мог легко разобрать не только очертания мебели, но и безделицы, лежащие на столе. Он вспомнил как в детстве, также лежал без сна, обуреваемый чувством вины и стыда, наказывая себя сам больше, чем наказывали его другие. Было бы не правдой сказать, что мать была с ним жестока, нет, однако она была деспотична и до крайней степени требовательна. Соответствовать ее желанием было не только трудно, но и невозможно. Сколько ночей он провел, истязая себя в мыслях, за то, что разочаровал, подвел, ослушался, сказал лишнее, или не сказал, что требовалось, не в такт сказал, не в тон промолчал. И это чувство несовершенства, чувство собственной неполноценности, стало неизменным спутником его жизни, его ахиллесовой пятой, заставляя делать то, чего он делать не хотел, изображать того, кем он не был, поддерживая образ хорошего ребенка, а затем и идеального мужчины в глазах матери и общества. Ночным кошмаром стал образ Николая угодника, со старой потертой иконки, которую принесла в комнату его мать. Тот образ должен был стать его оберегом, а стал немым укором, так что в бессонные ночи, ему приходилось накрываться одеялом с головой, лишь бы не видеть строгий взгляд святого старца.
Отец его умер рано, так что мать, заполнила собой все его сознание, что порой, казалось, будто все что он делает в этой жизни, он делает ради нее или вопреки.
И как это бывало в далеком детстве, откуда все мы родом, промучившись полночи без сна, в конце концов, устав от мыслей и от себя, Николай уснул тяжелым крепким сном, зная точно, что утро рассеет мрак.
На следующий день Анна проснулась, будто с похмелья, хотя это было недалеко от истины. Ведь и она всю ночь пила свои горести.
Мать как обычно ловко хлопотала по хозяйству, отец неумело пытался отремонтировать покосившийся забор. Но все валилось из рук, а угол крена после ремонта лишь увеличился. Отойдя на шаг, желая окинуть взглядом, результат своих усилий, он к удивлению супруги, хлопнул в ладоши, довольно улыбнулся и сказав: – ох и ладная изгородь получилась, ох и славно выглядит, – вернулся в дом, к тому времени уже изрядно проголодавшись после «тяжелого» труда.
Говорить он мог часами и с превеликим удовольствием, но когда дело касалось физического труда, пожалуй, более неумелого работника и во всем городе было не сыскать.
– Тебе принесли письмо доченька, сегодня поутру, ждал, пока ты проснешься, уж будить тебя не стал, милая моя, – участливо сказал отец.
Сердце забилось в бешеном ритме, казалось, даже дышать стало трудно, она поставила кувшин на стол, чтобы ненароком не уронить. Только тогда она увидела лежавший на столе конверт. Взяв письмо, с потаенной надеждой, что оно от него, увидела маленькие аккуратные буквы, с легким наклоном вправо и надпись «от З. В. Лаптевой», сердце Анны только что воспарившее ввысь, кубарем скатилось вниз. Не этого письма она ждала.
В письме было много слов любезности, благодарность за заботу и внимательный уход за ее престарелой матушкой и предложение стать ее компаньонкой, а скорее сиделкой с более чем щедрым вознаграждением, вдвое превышающем то, что она получала в школе.
По правде сказать, предложение было на редкость удачным. Тем более преподавание в школе, удовольствие и радости ей не приносило, не говоря уже о скромном жаловании, так что терять ей на прежнем месте было нечего.
Рассказав отцу и не успев, спросить следует ли ей принять предложение. Она прочла в его глазах счастье и надежду на ее согласие. Значит, так тому и быть, хотя радости ей то решение не принесло, ибо ударяло по ее и без того растоптанной гордости. Но разве бедняку гордость по средствам?