II
Во многой мудрости много печали,
И кто умножает познания,
умножает скорбь.
Екклесиаст (1:18)
“Досадное недоразумение,” — чуть слышно выговорил Сергей Колязин. В учительской было пусто — ни души. Возле кофейного диванчика удобно пристроили банальный фикус и огромную монстеру, которая своими листьями напоминала древнеегипетские дырявые опахала. По помещению летала толстючая муха и противно жужжала. Обои светло-серые, с рисунками не то цветочков, не то квадратиков. Через учительскую надо было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.
Первой порог учительской переступила Марина Олеговна Соловей, преподаватель русского языка и литературы, она работает в гимназии не так давно, зато уже успела подготовить нескольких олимпиадников, которые показали достаточный результат. На её лице можно было прочитать раздражение и полное неудовольствие, а всё из-за того, что кто-то уже почти пол урока не может нормально смириться с фактом школьной программы и высказывает своё мнение по этому поводу. Следом за ней вошёл и её ученик — Сергей Колязин.
Марина Олеговна подошла к директорскому кабинету, приложила пальцы к дверной ручке, однако не стала с ней взаимодействовать. Сначала повернула голову ещё раз, в непонятной надежде, будто бы он, Колязин, сейчас возьмёт и начнёт извиняться за то, что сорвал урок и за испорченное настроение. Вместо этой фантазии она увидела вызывающую физиономию гимназиста, которая так и плевала в лицо: “Ну и что?” Она вздохнула и отворила дверь. Сергей немного сморщился, когда опять услышал голос своей учительницы.
— Вы свободны, Светлана Васильевна?
Откуда-то из недр директорского кабинета послышался ответ и самого директора:
— А что случилось?
Марина Олеговна дала гимназисту жест и сказала:
— Да вот. Заходи, Колязин.
Тот и зашёл, не снимая своей надменной улыбки, встал посреди небольшой комнатки и впал в некое стеснение. От странной неловкости он заложил руки друг в друга и стал ждать чего-то.
— Здравствуй, Сергей Колязин. — посмотрела из-под очков на него директриса, уже предчувствуя недоброе.
— Здрасте, — машинально ответил Сергей.
— Ничего не хочешь сказать? — пыталась воздействовать на гимназиста уставшая Марина Олеговна.
— Я думал вы будете говорить, — ехидно ответил школьник.
— Значит так, Светлана Васильевна, — решила начать преподавательница русского, — учащийся восьмого класса, Сергей Колязин, не соблюдает дисциплину и мешает проводить урок. Он заявляет, что не собирается учить программное стихотворение, потому что оно не устраивает его своим размером и содержанием.
— Верно, — вставил своё Колязин, — да.
— Так что, Сергей, срываем урок из-за стихотворения, ты же олимпиадник, не солидно тебе? — обратилась директриса к учащемуся.
— Я не срываю урок. Я протестую против несостоятельности образовательной программы.
— А знаешь, Сергей, что не тебе решать это? — укорительно говорила Светлана Васильевна, сидя за своим столом. — Твоё дело — прилежно и, по возможности, хорошо учиться. Занимать места.
— То, что не несёт в себе никакого разумного смысла, может быть проигнорировано.
— Вот как мы заговорили, Сергей. Не тебе это решать!
— А зачем, по-вашему, мне учить огроменный стих про любовь, убить на это уйму времени, чтобы уже через неделю его благополучно забыть? Это бессмыслица.
— Учение наизусть развивает память. — встряла Марина Олеговна.
— Да хватает мне памяти, но стихи я плохо учу. Вот не могу и всё. Я не понимаю, зачем это надо, а то, что я не понимаю для чего нужно, не запоминаю. Кому-то это легко — двадцать минут и готово — высший балл. А мне на это по три часа надо тратить, чтобы кое-как с заминками рассказать. Это просто несправедливо. Тем более, что я спрашивал у Марины Олеговны альтернативное задание вместо стиха, но какая жалость, я этим срываю урок.
— Есть план, по которому я должна работать, и по программе надо учить стихи, я ничего с этим сделать не могу, а ты ведёшь себя некрасиво. В конце концов можно это высказывать и не на глазах у всего класса. — устало говорила Марина Олеговна, она пыталась найти в себе силы, которые помогли бы ей стоически перенести разочарования в своём ученике.