— Там кто-то есть! — крикнула старуха. — Вон за тем деревом! Бенджи, иди посмотри!
Нона поняла, что убегать не имеет смысла. Кроме того, в глубине души ей хотелось общения… какого угодно общения. Но она немного боялась этих людей, хотя не собиралась им этого показывать. Вполне возможно, они ее прогонят.
Бенджи, примерно ее возраста, как определила Нона, подошел к ней почти неслышно, не задев в темноте ни единого сучка.
— Это девушка, — крикнул он.
— Веди ее сюда! — приказала старуха.
— Когда Биби зовет, надо слушаться, — грубовато сказал он Ноне, и та послушно пошла за ним к костру.
Цыгане прервали свои занятия и столпились вокруг, разглядывая ее темными блестящими глазами, а старуха начала допрос:
— Что ты здесь делаешь? Мы слишком устали и не станем гадать тебе. Ты ведь пришла за этим?
Она наклонилась к Ноне, с любопытством разглядывая ее. Вдруг ее взгляд упал на футляр с кротой. Старуха спросила:
— А это что такое?
Нона объяснила. Цыгане возбужденно залопотали.
— Как твое имя? — спросила Биби.
— Нона.
— Это цыганское имя, — помолчав, произнесла старуха.
— Может быть, она кочевница, как мы, — предположила другая цыганка.
Старуха сплюнула.
— Кочует одна?! Без табора? — презрительно произнесла она. — Где твоя семья, девушка?
Нона раздумывала. В глубине души она соскучилась по общению с людьми. К тому же ветер принес аромат еды, а от костра исходили тепло и свет. Ей захотелось остаться, пусть хоть на одну ночь, — услышать, как говорят люди, побыть с ними. Вдруг произошла странная вещь. Откуда-то из потаенных уголков ее памяти начали появляться причудливые чужеземные слова, похожие на те, что произносили цыгане. Одержимая жаждой говорить, она повторяла то немногое, что всплывало в памяти. Девушка даже не знала, что они означают.
— Она кочевница, Биби, — забормотали цыгане. — Никто, кроме кочевников, не знает этих слов.
— Почему ты кочуешь одна? — осведомилась старуха.
— Мне пришлось убежать. Я ходила по дорогам и играла на кроте.
— Убежать? Почему?
Нона покачала головой, и старуха кивнула. Цыгане понимают, что такое тайна. Скрытность была неотъемлемой частью их жизни. Нона поняла, что цыгане приняли ее.
— Пускай Сет соорудит для нее шатер, — сказала цыганка с крупными золотыми серьгами и браслетами на запястьях.
— Да, позаботься о ней, Лавенди, — велела Биби, переведя внимание на горшок. — Этот кролик еще долго будет тушиться. Ладно, идите. Придете, когда позову.
Вскоре табор занялся своими делами. Дети собирали поленья и хворост. Были разбиты низкие шатры и извлечены из-под кибиток горшки и кастрюли. Мужчины отогнали собак — и все это под оглушительные крики детей, копошившихся вокруг.
Нона помогла Лавенди принести из кибитки груду одеял и расстелить их в низком шатре, который для нее соорудил Сет, муж Лавенди.
— Впервые за несколько недель я буду спать под крышей, — сказала она.
— Ты из семьи Босуэлл или Вуд? — спросила Лавенди Нону и, не дождавшись ответа, продолжила: — Можешь остаться с нами, если Биби согласилась… Думаю, это крота. На них играют только цыгане.
Нона открыла рот, чтобы ответить, что играть ее учила мама, но решила промолчать. Ведь цыгане ей позволили остаться только потому, что приняли за свою. Почему они так решили, оставалось только гадать. Еще более странным ей показалось то, что, улавливая обрывки их разговоров, она отчасти понимала, о чем идет речь. И тем не менее, она не помнила, чтобы раньше когда-либо общалась с цыганами. По какой-то причине они никогда не останавливались возле Пенгоррана.
После ужина ее попросили сыграть на кроте. Под заунывную, как рыдания, мелодию цыгане начали раскачиваться в такт. А когда она заиграла танец, Лавенди позвала дочь:
— Потанцуй, Шури! Потанцуй под музыку!
Девочка выбежала на поляну, и при свете костра Нона увидела, как лихо та начала отплясывать, кружась как волчок.
Цыгане запели, Нона подхватила мелодию песни, а когда наконец, от костра остались только тлеющие угли, все разошлись по кибиткам и шатрам, и в таборе воцарилась тишина. Нона получала странное удовольствие от звезд и луны, просвечивающей через кружево листвы.