Начинался окончательный коллапс всей объемной макроструктуры вселенной. Но при коллапсе выявились новые горизонты. Разворачивались скрытые размеры пространства-времени, как из квантового тумана способны кристаллизоваться новые частицы, новые силы. Окончательная тьма, на которую я уповал, так и не наступила. То, что раньше было сетью гипотетиков, — к которой я был прочно прикован, — внезапно расширилось в геометрической прогрессии.
Но сферу, в которой мы оказались, я описать не в силах. Для ее ощущения требовались новые органы чувств, для понимания — новые способы мышления.
Мы очутились в многомерном фрактальном пространстве, где находились не мы одни. В многомерных структурах существовали объекты из объемного пространства-времени, некогда содержавшего нас. Как ни стары были мы, они были еще старше. Как ни велики стали мы, они были еще больше. По сравнению с ними мы попросту были незаметны и незамечаемы.
С этой новой точки зрения вселенная, где я обитал прежде, превратилась в предмет, который я мог воспринять во всей полноте. Это была гиперсфера в облаке альтернативных состояний, сумма всех возможных квантовых траекторий — от «большого взрыва» до распада материи. «Реальность» — история, какой мы ее знали или обозначали, — была всего лишь наиболее вероятной из всех возможных траекторий. Траекториям не было числа, и все они были реальны, но в ином смысле: это был огромный, но конечный набор неиспользованных путей, призрачный лес квантовых альтернатив — берега неведомого океана.
Вложить послание в бутылку и отпустить на волю волн — чистое донкихотство, в высшей степени человеческий поступок. Что бы вы написали, если бы захотели таким образом отправить свое послание? Уравнение? Исповедь? Стихи?
Вот моя исповедь, мои стихи.
В глубине облака непрожитых историй теснились непрожитые жизни, бесконечно крохотные, зарытые в зоны времени и в световые века пространства, нереальные только потому, что никогда не разворачивались и не наблюдались. Я понял, что в моей власти к ним прикоснуться и тем самым их осуществить. То, что произойдет после такого вмешательства, окажется новым и непредсказуемым потоком времени: не перечеркивающим старую историю, а текущим параллельно ей. Ценой, которую за это придется заплатить, послужит мое осознание себя.
Мне никогда не войти в это четырехмерное пространство-время. Любое мое вмешательство создаст новую развивающуюся историю… вместо продолжения существования.
Неизбежна не смерть, а изменение. Изменение — единственная неизменная реальность. Метавселенная всегда эволюционирует фрактально. Святые становятся грешниками, грешники — святыми. Прах становится людьми, люди богами, боги обращаются в прах.
Жаль, что я не сумел сказать всего этого Турку Файндли.
Я бы смог вмешаться в развитие своей собственной истории, но у меня не было ни потребности, ни необходимости сделать это. Мне хотелось, чтобы мой последний поступок явился даром, пусть даже высчитать все неизбежные последствия этого мне не под силу.
Глубоко в зеркальных коридорах не состоявшихся событий, в номере мотеля на окраине Рейли, Северная Каролина, женщина занимается сексом. Плата — коричневый пластиковый пузырек: она считает, что в нем метамфетамин. Ее партнер — безработный оператор пневмокомпрессора, направляющийся в Калифорнию, где ему посулил работу в строительном бизнесе двоюродный брат. Он пренебрегает презервативом и сразу после полового акта уезжает, не попрощавшись. Вкус метамфетамина, который он дал ей попробовать, когда снял номер, был настоящий, но в пузырьке, который он оставил на тумбочке, оказывается сахарная пудра.
Существование Оррина Матера испорчено сразу с момента его бесславного зачатия. Истощенная мамаша производит его на свет раньше срока. Еще в младенчестве он знакомится с муками наркотической абстиненции. Он остается в живых, но недоедание и наркомания матери оставляют отпечатки. Оррин никогда не сможет что-либо задумать и осуществить так же легко, как это получается у других. Его будут часто удивлять — и неприятно поражать — последствия его собственных поступков.
Мне не сделать его более совершенным человеческим существом — здесь я бессилен. Все, что я могу ему дать, — это некоторые слова. Записав эти слова в мозжечке ребенка, я растворяюсь, зато делаю реальным мир теней.
Он спит на матрасе, лежащем на полу арендованного дома на колесах. Его сестра Эриел сидит на пластмассовом табурете в нескольких футах от него, ест из щербатой миски хлопья без молока и смотрит телевизор без звука. Оррину снится, что он гуляет по пляжу, хотя пляжи он видел только в кино. Во сне он видит в пене прибоя бутылку, зеленое стекло за долгие годы выцвело от солнца и соленой воды. Он подбирает ее. Бутылка плотно запечатана, но от одного его прикосновения каким-то чудом открывается.