Многое я не могла ему объяснить, и причина тому была нехитрая: в Вокс-Коре даже у стен были уши, уши и глаза. Причем не обязательно, чтобы шпионить. Все эти нано-глаза и нано-уши, вделанные в стены, поставляли информацию в Сеть, которая фиксировала аномалии и поднимала тревогу при одной возможности возникновения нештатной ситуации, будь то ухудшение здоровья, технологический сбой, искра или даже запальчивый спор. Казалось бы, для нас двоих могли сделать исключение. Но в мою бытность Трэей меня учили, что при общении с Посвященными нет такого жеста или словечка, которым можно было бы пренебречь, во всем следовало искать любую информацию о гипотетиках и о том, что испытывали Посвященные, находясь среди них. Поэтому нас подслушивали не одни безжизненные «жучки». Я не позволяла себе сказать ничего такого, что не предназначалось бы для слуха администраторов. А успеть сказать надо было многое, причем поскорее.
(Даже если предположить, что нас не подслушивали администраторы, для «Корифея» наши беседы не могли составлять тайны. Я много думала о «Корифее», но не хотела, чтобы он об этом узнал.)
Мне хотелось научить Турка хотя бы азам географии и принципов функционирования Вокс-Кора, потому что эти знания могли ему впоследствии пригодиться. Несколько дней я оставалась его покладистой посредницей, делая то, чему научили Трэю, хотя больше я не была Трэей и не хотела ею быть.
Я отвела Турка в библиотеку, которая находилась совсем рядом по коридору. Библиотеку укомплектовали заранее еще несколько лет назад, чтобы Посвященные могли в ней заниматься, и она полностью соответствовала своему названию: помещение с бесконечными рядами книжных полок. На них стояли настоящие книги, что привело Турка в восхищение. Бумажные книги в обложках, свежеотпечатанные, но с таким допотопным содержанием, что голова шла кругом.
На всем Воксе таких книг не было больше нигде, и изготовили их специально для Посвященных. Это были главным образом исторические обзоры, собранные учеными и переведенные на простой английский и пять других древних языков. Насколько я могла судить, этим сочинениям можно было доверять. Турка заинтересовали и одновременно напугали десятки наименований, и я помогла ему отобрать несколько томов:
«Упадок Марса и марсианская диаспора».
«О природе и назначении гипотетиков».
«Гибель природной среды Земли».
«Принципы и судьба государственности Вокса».
«Кортикальные и лимбические демократии Срединных Миров».
Ну, и еще парочку. Все вместе должно было дать ему базовое представление о Воксе и о причинах войн, которые велись им в Кольце Миров. Я успокоила его, сказав, что названия фолиантов звучат устрашающе, но воспринять их содержание будет ему нетрудно.
— Неужели? — не поверил он. — Действительно, «кортикальные и лимбические демократии» — тоже мне трудность!
Так называются способы осуществления консенсусного управления, взялась ему объяснять я. Нейронное приращение и Сети всеобщего охвата делают возможными различные варианты совместного принятия решений. Большинство обществ Срединных Миров представляют собой «кортикальные» демократии, названные так потому, что в этих обществах установлено взаимодействие с корой человеческого мозга. Там при принятии политических решений используется коллективное мышление на основе предметной логики. (Турку же моргал, силясь не отстать от моей мысли, однако не перебивал.) «Лимбические» демократии, такие, как Вокс, действуют иначе: здесь Сети взаимодействуют с более примитивными участками мозга, создавая интуитивноэмоциональный, а не чисто логический консенсус. Если совсем грубо, то в «кортикальных» демократиях граждане совместно рассуждают, а в «лимбических» совместно чувствуют.
— Что-то я не совсем улавливаю… Разве это такая уж принципиальная разница? Почему не общая кортикально-лимбическая демократия? Взять из двух миров?
Что ж, такие попытки предпринимались, Трэя изучала их в школе. Те немногие кортикально-лимбические демократии, которые удавалось создать, какое-то время неплохо функционировали, бывали даже идиллически мирными. Но рано или поздно проявлялась их внутренняя шаткость: почти всегда они деградировали в оцепенелые Сети, становились похожи на массовый суицид вследствие блаженного безразличия.
Нельзя сказать, что лимбические демократии оказались гораздо жизнеспособнее, — но я не говорила об этом там, где и стены умеют слышать. У этих демократий есть свои слабости, в частности, склонность к массовому помешательству.