В книге утверждалось, что такой подход близорук и деспотичен.
Когда Эллисон пришла спать, я уже отложил книгу. Мы по-прежнему спали вместе, хотя уже несколько недель не занимались любовью. Наибольший риск возникал при утрате самоконтроля: невозможно было предугадать, как Сеть истолкует наши звуки и вздохи… Сценарий, который мы для себя сочинили, исключал моменты страсти.
Но мне ее не хватало не только физически. Проснувшись той ночью, я услышал, как она невнятно бормочет английские и вокские слова. Ее сон был беспокойным, глаза двигались под веками, лицо было мокрым от слез. Я дотронулся до ее щеки, и она со стоном отвернулась.
Накануне запланированного начала экспедиции я навестил Айзека Двали. Со мной в медицинский стационар увязался Оскар: мое общение с Айзеком представляло для него профессиональный интерес.
— Ваше присутствие всегда производит на него сильное впечатление, — сказал он мне. — При вас у него повышается пульс, усиливается и становится более четкой активность мозга.
— Может, ему просто нравится компания.
— Больше никто на него так не действует.
— Думаете, он меня узнает?
— Несомненно, — сказал Оскар. — Так или иначе.
Состояние Айзека заметно улучшилось, и большую часть медицинских приборов, подсоединенных к нему раньше, теперь убрали. Неподалеку от него по-прежнему роились врачи и медсестры, но он их игнорировал и смотрел только на меня.
Теперь он мог это делать — смотреть. Ему уже почти полностью восстановили туловище и голову. Слева череп еще оставался прозрачным, и когда он открывал рот, я мог видеть движение его челюстей, напоминавшее движение крабов в мутной луже, оставшейся после прилива. Но его новый левый глаз уже не выглядел залитым кровью и фокусировался на предмете заодно с правым. Я шагнул к его шезлонгу.
— Привет, Айзек.
Его челюсть по-крабьи задвигалась под переплетением капилляров.
— Ту, — выговорил он. — Ту-ту…
— Это я, Турк.
— Турк! — почти выкрикнул он.
Один из вокских врачей зашептал на ухо Оскару, тот перевел:
— У Айзека резко улучшились сознательно-моторные функции, но отстает самоконтроль…
— ЗАТКНИСЬ! — взвизгнул Айзек.
Гипотетики оставили на Айзеке сильный отпечаток, что сделало и его самого почти богоподобным существом. Я представлял, как худо приходится Оскару, когда на него повышает голос божество с плохим самоконтролем.
— Я здесь, — сказал я. — Вот он я, Айзек.
Но попытка заговорить лишила его сил. Он смежил веки, руки под ремнями, притягивавшими его к шезлонгу, заходили ходуном.
— Обязательно его привязывать? — спросил я, оглянувшись.
Вокские эскулапы пошушукались, потом Оскар ответил за них еле слышным шепотом:
— Боюсь, что да, для его же безопасности. На этой стадии выздоровления он легко может причинить вред самому себе.
— Не возражаешь, если я побуду подольше?
Вопрос предназначался Айзеку, но Оскар подставил мне табурет. Когда я сел, глаза Айзека взволнованно завращались, пока не уперлись в меня. На его бледном лице появилось не то тревожное, не то облегченное выражение.
— Можешь молчать, — сказал я ему, и он задрожал, словно хотел вырваться.
— Он хорошо реагирует на звук вашего голоса, — сказал один из врачей.
И я заговорил. Я говорил с Айзеком около часа, принимая его кряхтение за поощрение. Я не был уверен, понимает ли он, что такое Вокс и как он здесь очутился, поэтому мой рассказ был об этом. Я рассказал ему о том, как в пустыне на Экватории Арка Времени прошлась по нам, и как через десять тысяч лет мы перенеслись на Вокс. Теперь, продолжал я, мы опять на Земле, где у Вокса есть кое-какие дела, вот только Земля за многие столетия нашего отсутствия изрядно изменилась к худшему.
У меня было ощущение, что Оскару этот мой рассказ не по нраву. Наверное, он рассчитывал познакомить Айзека с Воксом по-своему, своими словами. Но врачей радовала физическая реакция Айзека, а Оскару не хотелось снова его разозлить.
Аудиенцию свернул сам Айзек. Его взор затуманился, вид сделался сонный.