— При этом мы обходились без всяких «узлов» и «сетей».
— Верно. Но при этом индивидуальная совесть чрезвычайно ненадежна. Индивидуум способен убедить себя не делать чего-то. Способен испытывать искренние сомнения в том, какой поступок был бы правильным.
— Вы так же небезупречны, как я, Оскар.
— Но когда я суммирую свою совесть с совестями тысяч, а то и миллионов других людей, вероятность ошибки резко снижается, самообман почти исключается. Вот что такое для нас «Корифей».
Приводя все эти банальные, взятые из учебника, доводы в пользу «лимбической демократии», он был совершенно искренен. Но ответа на мой вопрос я так и не получил.
— Мне хочется понять, не для чего это, а как это ощущается.
Он задумался ненадолго.
— Возьмем недавно введенное рационирование продовольствия. Из истории известно, что рационирование всегда приводило к появлению черного рынка, к накоплению избыточных запасов, даже к насильственному сопротивлению. На Воксе ничего подобного не происходит. Не потому, что мы святые, а потому, что у нашей коллективной совести хватает сил это предотвратить. Сумма наших лучших инстинктов — а это то же самое, что «Корифей», — знает, что рационирование необходимо и справедливо. Поэтому каждый из нас по отдельности чувствует эту необходимость и ее справедливость.
— Все равно это выглядит как насилие.
— Правда? Признайтесь, вам доводилось вламываться в дом соседа и уносить его имущество?
— Нет…
— Вас к этому принудили насилием или это претило вам самому? На этот вопрос можете ответить только вы сами, но я вправе предположить, что вы чувствовали, что поступать так стыдно, что вы опозорили бы себя в собственных глазах и в глазах других людей. Вот и я отнесся бы к себе так же, если бы стал жульничать с талонами. И твердо знаю, что точно так же к этому относятся мои соседи.
Я выглядел позорно в собственных глазах чаще, чем он мог предположить, поэтому поставил свой вопрос несколько иначе.
— Что, если консенсус ошибочен? Неужели он так непогрешим?
— Если не непогрешим, то не склонен ошибаться.
— Я здесь новичок, Оскар, и не вправе заниматься критикой. Но на моих глазах было убито много взбунтовавшихся фермеров. Вы не стали брать пленных и оставили выживших умирать. Почему молчала ваша коллективная совесть?
— Это решение было принято при неработающей Сети. Если бы «Корифей» действовал, мы, возможно, поступили бы по-другому.
— А как насчет принуждения фермеров к участи бесправных крепостных? В книгах по истории написано, что вы поступали так на протяжении столетий.
— Не будем спорить об исторических причинах такого положения. Согласен, это тяжелый компромисс. И вы, конечно, правы: мы не непогрешимы и не претендуем на это. Но сравните нашу историю с историей любой другой нации или культуры, где главенствует принцип «око за око», несправедливость за несправедливость. Сравните!
— Соседство с кратером от взрыва атомной бомбы — неподходящее место для таких сравнений.
— Это — результат претворения в жизнь радикальной бионормативной идеологии кортикальной республики. Разум порождает больше чудовищ, чем совесть, мистер Файндли.
С этим я готов был согласиться, но немного передохнув, продолжил:
— Насчет Эллисон. То есть Трэи. Если ей снова вернут «узел», она перестанет мучиться?
— Пройдет некоторое время, пока она привыкнет, — ответил Оскар, разглядывая меня. — Но тревожащие ее сознание конфликты быстро сойдут на нет.
Из воронки поднимались столбы пыли, втягиваемые фильтрами в искусственном небе. Снизу доносился мерный стук. Мне пришло в голову, что я готовлю свой обман так же систематически, как машины внизу сооружают новые ярусы и террасы. Теперь я добрался до несущей опоры всей своей лжи.