– Извините меня за то, что я вам сказал. Я это всё принципиально!
Пётр Петрович улыбнулся убитой улыбкой:
– Принципиально?.. Сделайте одолжение.
Зеленцов вышел.
XX
Пётр Петрович отправился на похороны застреленных рабочих.
Накануне толпа забастовавших рабочих, шедшая по главной улице с красным флагом, встретилась с батальоном солдат.
Толпа пела.
Полицмейстер фон Шлейг потребовал залпа.
Залп был дан.
Толпа с воплем кинулась назад.
Впереди на земле лежало в крови 38 человек.
36 шевелились, стонали, вопили, бились, пытались встать.
Двое, мужчина и женщина, лежали неподвижно.
Мужчина скорчившись.
Женщина, раскинув руки и ноги.
– Безобразие! – сказал, утирая пот со лба, молодой поручик, с гримасой, передёрнувшей всё лицо, смотря на раскинувшуюся бабу.
Что он этим хотел сказать, – Бог его знает.
Шестеро умерло в городской больнице во время операций и после.
Из раненых едва дышало ещё десять.
Губернатор приказал похоронить убитых ночью.
Но в городе происходило что-то ещё небывалое.
«Кровь – сок совсем особенного сорта».
Царил ужас.
Рос и откуда-то поднимался всё выше и выше.
Словно на дне огромного котла кипело, клокотало. Поверхность воды дрожит и содрогается. Вот-вот всё поднимется и закипит горячей пеной.
– Откройте клапан! Дайте выход! – бледный и трясясь говорил губернатору Семенчуков, явившийся к нему по поручению почтеннейших граждан. – Пусть всё это разрядится там, за городом, на кладбище. А не здесь. Пусть взрыв произойдёт не среди нас. Дайте этому пару выйти, ваше превосходительство. Со свистом и шипеньем, но без катастрофы. Пусть они там поют, говорят. Но там, там! Мы дрожим в наших жилищах.
– Вы не должны бояться!
– Ваше превосходительство! Вы нам запрещаете даже бояться! Но это не в силах сделать никто!
– Вы говорите, как бунтовщик-с!
– Ваше превосходительство! Я говорю, как отец пятерых детей, которых мне ведь безразлично видеть: растерзанных толпой или застреленных шальной пулей. Мне ведь от этого не легче.
Полицмейстер фон Шлейг вошёл к губернатору, как он выразился, с особым соображением и вышел от него с выражением удовольствия и полной победы на лице.
– Можете передать всем вашим добрым знакомым, – сказал он, энергичнее, чем обыкновенно, пожимая руку чиновнику особых поручений Стефанову, – что граждане могут быть спокойны. Никаких «долоев» больше не раздастся. Завтра в последний раз.
Похороны были разрешены публичные.
– Предупреждаю, – говорил губернатор всем и каждому, – если полюбопытствуете пойти… Считаю долгом предупредить, что полиции не будет. Подумайте: идти или нет.
Город в немом ужасе ждал похорон.
Половина города ушла на похороны. Другая половина заперлась в своих домах.
На улицах, по которым ехал Пётр Петрович, не было ни души.
Нигде не дребезжала даже пролётка извозчика.
Среди белого дня было ещё более жутко, чем в глухую полночь.
Казалось, окна домов, в которых не видно было ни человека, с ужасом смотрели на улицу, замерли и ждали.
Петру Петровичу вспомнилась картина. Траншея. Огоньком горит и, очевидно, крутится упавшая бомба. Вот-вот разорвётся. И с ужасом искажённым лицом, впившись в землю скорченными от ужаса пальцами, замер, лежит турок и широко раскрытыми, безумными глазами смотрит на крутящуюся перед ним бомбу, которая вот-вот разорвётся.
Пустые окна пустых домов показались ему похожими на глаза этого турка.
Городская больница помещалась на краю города.
Дорога к кладбищу шла по пологим холмам.
Был ясный, светлый осенний день.
Когда Пётр Петрович выехал на простор из города, холмы чернели от народа.
По дороге, извивавшейся среди холмов, несли покойников.
Над толпой, каждый развёрнутый па двух палках, плыли два красных флага.
На одном была надпись:
«Российская социал-демократическая партия».
На другом:
«Русская социал-революционная партия. Да здравствует социализм».
На третьем флаге, чёрном, крупными буквами было написано:
«Героям борьбы за свабоду».
С ошибкой:
– За свабоду.
«Словно нотариальное засвидетельствование руки! Что писали им не интеллигенты-подстрекатели, не пресловутые агитаторы. Что писал собственноручно неграмотный русский народ!» подумал Пётр Петрович.
Полиции, действительно, не было.
И кругом было радостно и светло.
Словно все дышали глубоко и широкой грудью.
Всю несметную толпу окружала, взявшись за руки, цепь собственной охраны.
Рабочие, гимназисты старших классов с красными бантиками на левой стороне груди.
Ни крика ни лишнего возгласа.