И от самых страстных речей над могилами жертв веяло великой добротой народа-великана.
У Петра Петровича глаза были полны слёз.
И он с изумлением твердил себе:
– Я бы так не мог! Если б у меня убили сына, я бы так не мог.
– Из токарей он! – сказал старик рабочий.
– Граждане! Гражданки! То, чего мы добились добровольными голодовками, нашею пролитой кровью, есть только узенькая щель в той старой стене, о которой говорил товарищ. Узенькая щель, через которую откуда-то ещё издали мерцает нам небо и свет свободы и счастия. Но, товарищи, несомненно, что эта узенькая щель превратится в огромные ворота, через которые мы все войдём в обетованную землю лучшего будущего. Сделает это общественное мнение, которое проснулось, сознало свои права и мощно, властно потребует своих прав. Товарищи! Борцы! Мы должны в нашей самоотверженной борьбе иметь за себя этого могучего союзника – общественное мнение. С ним мы сильны. Это понимают наши враги, и их первое желание, чтоб нас, борцов за общее благо и общее счастье, смешали с негодяями и хулиганами. Это клевета на рабочих! Не дадим же этой клеветы прилепить к нам. Товарищи, сами будем охранять себя и охранять общество от хулиганов, чтоб нас не смешивали с ними. Товарищи! Если вы встретите человека, который кричит: «бей жидов», или «бей армян», или «бей поляков», или «бей магазин», – втроём, вчетвером остановите его и спросите: «На каком таком основании надо бить? Что в этом такого патриотического? Или хорошего?» И вы услышите от него в ответ, товарищи, одни хулиганские возгласы и крики. И вы увидите, что это не рабочие, которые всегда были честны, а злейший враг наш, болячка, которой мы не больны, и которую нарочно хотят прилепить к нам. Тогда, товарищи, общими силами, как и подобает во всяком общем деле, охраните.
В эту минуту раздался крик.
Общий вопль.
Страшный, безумный.
– Казаки!
Толпа кинулась к стене, и вмиг её не стало.
Пётр Петрович понял в эту минуту, зачем вблизи него люди подбирали с земли камни и складывали их в кучу.
В то время, как одни, падая, расшибаясь, словно обезумевшие, бросались в пролом рухнувшей стены, – другие со стиснутыми зубами и искажёнными лицами разбирали кучку сложенных камней.
Пётр Петрович кричал что-то, подняв кулаки и потрясая ими.
Что, – он не помнил сам.
XXII
– Что с тобой?!
Анна Ивановна отшатнулась, когда увидела мужа.
– Что с тобой сделали? – в ужасе закричала она. – Что? Там, говорят, происходят ужасы!
Он посмотрел на неё безумным взглядом.
– Ничего… ничего… Мне жаль, что по мне не прошлась казацкая нагайка!
– Петя! Петя! Опомнись, что ты говоришь!
Пётр Петрович бегал из угла в угол кабинета, хватался за голову, стонал.
Анна Ивановна, в слезах, ломая руки, бегала за ним.
– Что с тобой? Ради Господа Бога! Ты болен? Доктора! Доктора!
– Никаких докторов! Никаких докторов! – диким голосом завопил Пётр Петрович и треснул кулаком по письменному столу. – Я убью всякого, кого увижу!
Он упал на диван, зарыдал.
У него был какой-то припадок.
– Почему? Почему меня не ударили нагайкой? Я бы научился так же ненавидеть, как они. Без этого нельзя, нельзя так ненавидеть!
Он вскочил.
– Нет! Я не мог бы так… В моих жилах течёт кровь дедов, которые насмерть задирали на конюшне! В их крови терпение, вековое терпение! У них больше слёз, чем крови! Я бы не мог так… над могилами братьев… сына… Я потребовал бы виселиц, палачей, плетей, крови! Крови! Клочьев мяса!
Это были вопли, рыданья.
У него сдавило горло.
Он разорвал на себе воротник.
– Петя! Петя!
– Ты слушай… Ты помнишь, когда Паша… Паша… умер… тебе бы сказали: «Не плачь, не плачь, расстраиваешь других»… Ты бы… ты бы… отвечай… отвечай… послушалась? Послушалась?
– Петя! Петя!
– Перестала? Перестала? По Паше? По Паше?
– Петя! Паша! Петя! Я с ума сойду!
– А они… а они… затихали… сами… сами в обморок падают… и ни слова… ни крови…
И он вдруг завыл.
Дико завыл:
– И их!.. Их же! Почему меня, меня не ударили нагайкой вместе с ними! Я ненавидел сильнее! Сильнее!
– Да что же?.. Боже!.. Да что же, что с тобой?
– Ты помнишь… Семенчукова старшего сына… студент!.. застрелился который потом… застрелился… Когда в университете был… Помнишь, когда ворвалась полиция… я ходил ещё… помнишь?.. Студент один… разбил кулаком стеклянную дверь… в крови… выскочил на балкон… «Нас бьют!..» Прыгнул с балкона… Публика стояла, смотрела… и я… Казаки… войска… бросился с балкона… о мостовую… В толпе, в толпе… я встретил Семенчукова сына… Белоподкладочник… Он плакал, трясся. «Что с вами?..» – «Почему я не там, с ними?.. Почему я не могу там с ними?.. Сходка была…» Ему сказали…. «Вам, г. Семенчуков, с нами… с нами конечно, делать нечего»… Он повернулся и ушёл… «Дрянь! Хамово отродье! Жиды! Мы мундир носим»!.. Ты помнишь, как он всегда… про мундир… про обязанности студента… а тут… Он застрелился, когда тот… прыгнул который… о мостовую… в больнице умер… застрелился сын Семенчукова… застрелился!..