Его глаза заблестели.
– Она должна получить свою долю счастья в жизни, – сказал он дрожащим от волнения голосом. – Отнимешь ли ты у нее это счастье? В твоей власти это сделать. Одно твое слово, одно лишь слово, которое вовлечет ее в неволю, и она уступит тебе. Теодор, – продолжал он, беря юношу за руку, – ты всегда делал то, о чем я тебя просил. Исполни мою последнюю просьбу. Оставь Ирэн ее спокойствие. Всю свою жизнь она была связана. В твоей власти ввергнуть ее в неволю. О, конечно, ты будешь добрым с ней, ты будешь обожать ее, ты будешь с ней честным, но поверь мне, все это для нее в теперешнем ее состоянии – ужасно. Замужество для нее – это тюрьма, из которой нет выхода. Оставь ее на время, пусть она насладится своей свободой, пусть научится чувствовать, а тогда видно будет.
– Вы требуете от меня того, чего я не в силах сделать!
Дядя Габриэль с безмолвным укором поглядел на него.
Теодор некоторое время смотрел на ласковое старческое лицо с властными глазами.
– Спокойной ночи, дядя! – сказал он и вышел из комнаты.
ГЛАВА VI
Бывает иногда, что просыпаешься с таким чувством, будто весь мир создан для твоей радости. Это самое испытывала Ирэн.
В парке от солнечных лучей на снегу загорались бриллианты. Она ясно могла различить покрытую снегом ветку, а за ней голубое бархатное небо.
Горничная принесла завтрак. Ирэн сидела на постели. Ее темная коса с большим бантом была закинута через плечо. Анастаси бросилась за матине.
– Спасибо, мне не холодно, – сказала Ирэн, – мне очень хорошо.
– Но ведь вы можете простудиться!
Вбежал Карл и потребовал, чтобы ему позволили вскарабкаться на кровать матери вместе со своими игрушками.
Он весело улыбался Ирэн, и она отвечала ему тем же.
– Ах, как это весело! – сказал он по-английски. У Карла со дня рождения была няня-англичанка, и он говорил на английском языке чаще, чем на родном.
Ирэн пила свой горячий кофе, глядя на солнечный свет позади Карла.
Непонятная радость владела ею. Она неожиданно почувствовала, как чудесно быть молодой, как это чудесно и прекрасно.
– Не находишь ли ты, мой мальчик, – сказала она Карлу, – что я выгляжу ужасно старой?
Карл был очень занят; он все же вежливо взглянул на нее.
– Пожалуй, да, – сказал он одобрительно, – ты довольно старая.
– Жестокое дитя! – со смехом сказала Ирэн. Она увидела свое отражение в большом зеркале, висевшем на противоположной стене, пятно кружев, бледно-голубой бант и темная коса. Общее впечатление было, что ей около пятнадцати лет.
– Карл, детка моя, – сказала Ирэн, – хоть ты и совершенно не ценишь меня, я все же возьму тебя сегодня на каток.
– Чудесно! – сказал Карл и пополз с риском для подноса, на котором стоял завтрак, по кровати.
Он выпрямился и обвил ее шею руками.
– Я люблю тебя крепко-крепко.
Его шерстяная фуфайка была очень шершавой, а его объятия были способны задушить. Он наклонил голову:
– Послушай, милая мамочка!
Ирэн безмолвно кивнула головой.
Он терся своей холодной щечкой об ее волосы.
– Прошлой ночью у меня в кровати была блошка, – весело сообщил он. – Она меня покусала.
Он отодвинул одну руку и показал крошечный знак на коже.
– Поцелуй здесь.
Ирэн поцеловала. Но в ту же минуту ее глаза наполнились слезами.
– Мамочка, дорогая, – воскликнул Карл, опечаленный, – скажите, кто вас обидел?
И он стремительно опустился на пол, так что от сотрясения кофе и сливки потекли по голубому пуховому одеялу.
Он испуганно посмотрел. Затем, осторожно держась за кровать, заявил утешающим тоном:
– Это ничего, нечаянно.
В одиннадцать они были на озере. Карла сопровождали старый Иоахим и няня. Она была слишком тепло одета, вся в черном. На берегу она смотрела на происходящее с явным неодобрением. Ей не нравилось катание на коньках, а еще больше раздражал ее немец Иоахим. Продолжительное пребывание в Вене не уменьшило ее презрение к иностранцам. По ее мнению, они все слишком много разговаривали и еще при этом жестикулировали. Она считала, что Карл должен быть лучше воспитан, чем остальные его соотечественники, по возможности – как настоящий англичанин. Ее печалила мысль, что он все же вырастет иностранцем и будет говорить на этом ужасном немецком языке.
Мальчик с наслаждением скользил по льду. Его маленькие ножки в штиблетах, когда он старался сохранить равновесие, казались широко раскрытыми ножницами. Он вскрикивал от удовольствия. Старый Иоахим следовал совсем близко сзади него с вытянутыми вперед руками. Ирэн ловко описывала круги вокруг красного крокетного шара. Карл во весь опор подкатил к матери. Он вцепился в нее и висел на ней до тех пор, пока она не села рядом с ним. Эту шутку он нашел блестящей.
– Немножко холодно, – сказал он, вставая с большой осторожностью.
Ирэн тоже поднялась. Она весело смотрела, как он удалялся, гордо раскачиваясь, – почти квадратная фигурка, с его меховой шапкой, съехавшей набок. Внезапно на большой аллее она увидела всадника. И сразу, без видимой причины, – ездок был слишком на большом расстоянии, чтобы его можно было узнать, – она почувствовала, что радость этого дня улетела прочь.
Человек на лошади спешился. Тотчас же Ирэн узнала его. Только один человек из ее знакомых был такого высокого роста.
Она осмотрелась кругом, затем, слегка побледнев, направилась к берегу. Видя, что катанье кончилось, Иоахим тоже направился с мальчиком к няне, поджидавшей их.
Ирэн вбежала в свою комнату и переоделась, не позвав даже горничной. Затем она спокойно сошла вниз в голубую гостиную.
Теодор стоял перед громадным камином.
Он повернулся, когда Ирэн вошла, быстро подошел к ней и поцеловал руку.
Он выглядел очень веселым, спокойным и любезным.
– Здравствуйте, Ирэн! Как поживаете? – спросил он. – Дядя Габриэль прислал меня с письмом. Оно касается благотворительного дела, о котором он, кажется, уже говорил с вами.
Ирэн почувствовала какое-то неприятное сердцебиение.
– Да, – сказала она с усилием, – да, я напишу дяде Габриэлю.
– Я был в Тибете, – сказал Теодор. – Простите, можно здесь курить?
Он вынул свой портсигар и предложил ей папиросу. Она взяла папиросу, но не зажгла ее, так как чувствовала, что губы ее дрожат. Прошло уже почти пять лет с тех пор, как она в последний раз виделась с Теодором.
Теодор пододвинул для нее к огню одно из больших кресел, а сам сел напротив, положив ногу на ногу.
– Вы чудесно выглядите, – сказал он.
Она быстро заговорила:
– Вы сказали, вы были в Тибете? Хорошо там провели время? Я хочу сказать – достигли того, чего хотели?
– Приблизительно. Это был великолепный спорт. Я установил местоположение нового горного пути, более короткого, в Чильтахан.
Наступила пауза.
– Не правда ли, вы переделали эту комнату? И столовую тоже?
Его серые глаза смотрели вопросительно.
– Я постаралась сделать их менее мрачными. Карл-Фридрих не любил цветов, если вы помните, а теперь комнаты полны ими.
– А также веселья, – заметил Теодор.
Он отодвинулся от скачущих языков пламени.
– Вам, вероятно, живется теперь спокойно, – сказал он, не глядя на нее.
Она молча кивнула утвердительно.
– Как мальчик?
– Превосходно. Хотите на него посмотреть? – добавила она после минутного колебания.
Теодор сплетал пальцы своих перчаток.
– Если вы тоже этого хотите, – сказал он и затем вдруг стремительно встал.
– Ирэн, – сказал он.
Его голос трепетал от чувства. Он стоял над нею. Он видел изгиб ее лица, темные ресницы на ее щеке. Тонкая шпилька выскользнула сзади из блестящих волос; она казалась черной на изгибе ее белой шеи.
Он упал на колени рядом с ней, не решаясь коснуться ее руки.
– Ирэн, вы читаете, что в моем сердце, в моей душе?
Он видел, как она задрожала. Ее губы трепетали, как у испуганного ребенка. Возможно, что именно этот признак страха, этот простой симптом настоящего испуга сказал ему больше, чем могли бы сказать слова, которые он боялся услышать.