Встречный ветер ударил прямо в лицо. Не от нашего поезда, откуда-то спереди, из перехода. Еще хуже, стократ хуже, чем прежде. Я попятился к стене, согнувшись пополам, как будто мне дали под дых. Беда, смерть и опустошение.
Держась за живот, я попытался выпрямиться, хватая ртом воздух. Кэт распласталась по противоположной стене, прижав ладони к кафельной плитке, побледневшая и осунувшаяся.
— Ты почувствовала! — Я испытал невыразимое облегчение.
— Да.
Ну конечно же! Это ведь Кэт, с ее гиперчувствительностью, догадавшаяся про любовный роман Сары и про то, что Старикан постарел. Надо было сразу бежать к ней, тащить ее в метро и просить покараулить со мной в переходах.
— Никто больше не чувствует. Я уж думал, с ума схожу.
— Нет. — Что-то в ее голосе, в том, как она съежилась, прижимаясь к зеленому кафелю, подсказало мне то, о чем я давно уже должен был догадаться.
— Ты и в первый приезд чувствовала, — с изумлением проговорил я. — Поэтому ты ненавидишь метро. Из-за вихрей.
Она кивнула.
— Поэтому ты хотела поехать в «Харродс» на такси. Что же ты сразу не сказала?
— Такси нам было не по карману. А ты ветра не чувствовал.
Ничего я не чувствовал: ни явное нежелание Кэт спускаться в метро, ни то, как она отшатывается от приближающихся поездов. «Кэт боялась очередного вихря», — понял я, вспомнив, как она нервно вглядывалась в зияющий тоннель. Ждала, что вот-вот ее оглушит снова.
— Надо было сказать. Я бы помог тебе выяснить, что это за вихри, и страх бы ушел.
Кэт подняла голову.
— Что это за вихри? — механическим эхом повторила она.
— Да. Я вычислил, отчего они возникают. Во всем виноват инверсионный слой. Воздух попадает в ловушку и не находит выхода. Получается что-то вроде газовых мешков в шахтах. Он застаивается тут на годы, — объяснял я, вне себя от радости, что могу изложить свои мысли, поделиться с Кэт. — Во время «блица» станции метро использовались как бомбоубежища, — увлеченно продолжал я. — В «Балам» попала бомба, и в «Чаринг-Кросс» тоже. Поэтому ветер там пахнет дымом и кордитом. Это были фугасы. А на «Марбл-Арч» людей поранило разлетающимися осколками кафеля. То, что мы чувствуем — отголоски тех событий. Ветры из прошлого. Не знаю, откуда взялся конкретно этот. Может, тоннель обвалился, а может, «Фау-2»… — я умолк.
Кэт смотрела на меня таким же взглядом, как тогда, в гостинице, когда поведала, что у Сары любовник.
Я в ответ уставился на нее.
— Ты знаешь, откуда берутся вихри, — наконец заключил я. Конечно, знает: Это же Кэт, она все знает. Кэт, у которой было двадцать лет на раздумья.
— Откуда они, Кэт?
— Не… — начала она, глядя в глубь перехода, будто надеясь, что сейчас оттуда хлынет поток пассажиров, отрежет нас друг от друга, и ей не придется договаривать. Но в переходе было пусто, и даже воздух, казалось, застыл.
— Кэт?
Она сделала глубокий вдох.
— Это то, что будет.
— Будет? — в недоумении переспросил я.
— Что нас ждет. — В ее голосе послышалась горечь. — Разводы, смерть, развал. Конец всему.
— Нет, не может быть. «Марбл-Арч» перенесла прямое попадание. И «Чаринг-Кросс»…
Но ведь это Кэт, она всегда права. Что если пахло не дымом, а страхом, не пеплом, а отчаянием? А формальдегид — это не трупный смрад временного морга, а запах самой смерти, мраморной арки, которая ждет нас всех? Неудивительно, что у Кэт возникли ассоциации с кладбищем.
Что если эти прямые попадания, осколки шрапнели, косящие молодость, брак и счастье, — это не «Фау-2», а смерть, опустошение и упадок?
Все вихри как один несли запах смерти, а ведь смерть — это не только война. Вот, например, Хари Шринивасау. И паб, где подавали отменную рыбу с картошкой.
— Но все станции, где возникает ветер, бомбили в войну. А на «Чаринг-Кросс» пахло водой и грязью. Это точно отголоски «блица».
Кэт покачала головой.
— Я их чувствовала и в Сан-Франциско.
— В подземке? Но это же Сан-Франциско. Там могло быть землетрясение. Или пожар.
— И в вашингтонском метро. И даже дома, посреди Мейн-стрит, — не поднимая глаз, продолжила Кэт. — Наверное, ты прав насчет инверсионного слоя. Он не дает им выхода, они скапливаются, набирают силу, делаются еще…
Она запнулась, видимо, не в силах произнести «смертельнее».
— Ощутимее, — закончила она.
А я не замечал. Никто не замечал, кроме Кэт, которая замечала все и всегда.
И кроме стариков… Вспомнились ссутулившийся негр на платформе в «Холборне», седая женщина в «Южном Кенсингтоне», что сжимала воротник у горла морщинистой рукой в голубых прожилках. Старики чувствуют этот ветер постоянно. Поэтому и ходят согнувшись чуть ли не вдвое, ведь он все время дует им в лицо.