— Кто хочет есть, разойдитесь по избам по одному, по двое и попросите, а мы с Толиком и Павлом — на кладбище.
Командир взял с собою Пылилу, чтобы показать попу, что в деревню пришли те же самые партизаны. Ему ведь наверняка сообщили, что в живых остался хромой парень. А с ним, это поп тоже знал, ходит небольшая группа подрывников.
На окраине, недалеко от церкви, хлопцы остановились. Володя взял у Анатолия бинокль и начал наблюдать за движением на железной дороге. На запад прошел один эшелон с цистернами, за ним второй, санитарный. А вот и на восток мчится: на платформах какие-то ящики, машины. «Вот холера! — мысленно выругался командир! — Идет из Германии, и никто его не сковырнул!»
— Смотри, прибежал! — дернул его Анатолий за рукав. — Вот гад!
Володя глянул в сторону церкви и увидел голову священника, возвышающуюся над забором. Поп внимательно рассматривал партизан.
— Пошли, — подмигнул командир и вместе с хлопцами медленно двинулся с кладбища.
Вечер. Не беспредельное небо, а высокий, темный, словно изрешеченный пулями купол накрыл землю. Там, за ним, наверное, день, и в пробоины падают солнечные лучи, сверкают, как прогнившие влажные щепы в осиновой колоде, которую сегодня Игнат расколол около повети. Хрустит спелая трава на зубах у лошадей, позванивают удила. Из хаты Игната вышел молодой партизан Виктор, постоял на крыльце, посмотрел вокруг и направился в огород. Шагах в тридцати от избы он замаскировался в густом вишняке у забора и начал наблюдать за выгоном, раскинувшимся вдоль неглубокого рва. Командир предупредил парня, что долго дежурить ему не придется. Кто-нибудь должен подойти к избе Игната. А кто именно, это и надо было узнать.
Если долго вглядываться в темноту, иной раз и пень может показаться фигурой человека, а куст пбхожим на лошадь, корову, собаку. Виктор вглядывался в столбик возле кладки через ров. Столбик долго торчал один, потом расширился, разделился надвое. Второй оторвался от первого и двинулся по болоту прямо к огороду. Парень замер. Человек приближался очень осторожно, едва переставляя ноги, обошел огород и остановился около глухой стены избы. Потом согнулся и тихонько подался за угол, Виктор знал, что с той стороны светится окно. Наконец человек показался возле повети, чуть постоял и быстро пошел напрямик через огород. Минут через десять Виктор доложил обо всем этом партизанам.
— Кажется, сам поп приходил, — сказал он. — Рост, как у попа, сзади, на затылке, или поповская грива, или черный платок. И где-то в воду влез, все время в сапогах хлюпало.
— Сегодня переобуем, — усмехнулся командир. — Убедился, что партизаны ночуют здесь. Дядька Игнат, мы уезжаем, а вы проследите, чтобы после нас никаких следов не осталось. Если завтра кто-нибудь спросит, скажете, что вооруженные люди напоили из вашего колодца лошадей и куда-то дальше поехали.
Игнат стащил с себя свитку и протянул Вале:
— Возьми, ночью теплее будет.
Девушка поблагодарила, и партизаны ушли.
Проехав поле, они остановились. Володя спрыгнул с подводы, прошел немного в сторону и предложил двигаться лесом к карьеру.
Возле карьера партизаны свернули на просеку. Она уже успела зарасти невысоким осинником, березняком. Остановились на краю полянки под разлапистой сосной. Володя ослабил чересседельник и подбросил лошади сена.
— Павел с Валей останутся тут с лошадьми и будут нас ожидать, — сказал он.
— Почему я? — удивился Пылила.
— Идти по лесу к той дороге очень далеко.
Захватив мину, хлопцы отправились в путь. Валя закуталась в свитку и поудобнее устроилась на телеге. Подсел к ней и Павел, вздохнул, словно нечаянно прислонился к плечу девушки.
— Проклятая война, не дала пожить вдосталь, — пожаловался он. — Будь я стариком, так и смерти не боялся б, а то очень уж хочется жить.
— Всем страшно, — ответила Валя. — Правда, смотря по тому, как погибнуть. Если за свой народ — можно. А вот когда враг тебя, как скотину, гонит неизвестно куда, тогда и страшно, и жалко себя.
— Все мы погибнем, и дурак тот, кто себя жалеет.
— Не понимаю, о чем ты говоришь?
— Говорю, сколько той жизни осталось… Нужно не жалеть себя.
— Не жалеть ради другого? Чтобы тот жил?
— Не жалеть себя ради себя.
— Не пойму я твою философию…
Павел просунул руку под свитку, взял девушку за локоть.