— Кто вы? — выпрямился Володя и шагнул к летчику. Гут трусливо втянул голову в плечи. — А ты? — выслушав ответ летчика, повернулся командир к Сукачу.
— Из Слободы, — Гут покосился на Валю. — Она меня знает.
— Как ты сюда попал?
— Вместе со всеми гнали в Ольховку на расстрел, но я убежал.
— А маму мою вы не видели? — внезапно спросила Валя.
Гут захлопал глазами, не зная, что ответить. Скажет, что видел — этим разоблачит себя: он же почти все слободские семьи охарактеризовал гитлеровцам, сам провожал односельчан в последний путь. Видел и Татьяну Николаевну, которая по едва запорошенной снегом дороге тащила на санках свою младшую дочь. Никто из людей не знал, куда их гонят, но все понимали, что назад им уже не вернуться…
— Чего молчишь? — повысил голос Володя. Если не видел, так бы сразу и сказал!
Эти слова будто обожгли Гута.
— В-видел, — залепетал он, — ее тоже п-погнали в Ольховку.
Подошел Гриша.
— Так ты, Гут, тоже хотел стрелять в партизан?
— Нет, я не знал, что вы партизаны…
— А своего сообщника знал? — спросил командир.
— Случайно с ним встретился в лесу. Потом летчика нашли.
— Откуда у тебя такая кличка: «Гут»?
— В империалистическую войну попал в плен к немцам. Вернулся домой, и односельчане так прозвали.
— Немецкий язык знаешь?
— Немножко…
— Когда в Слободе не стало переводчика, немцы обращались к тебе за помощью?
— А как же, часто таскали с собой.
— Врешь, ты сам к ним бегал! — зло сказал Гриша. — Недаром, предатель, Данилов твою фамилию записал!
Гут умолк.
— Скажи, ты заслужил, чтобы тебя расстреляли, или нет? — спросил Володя.
— Нет, я еще принесу много пользы… Пойду на фронт воевать, чтобы освободить своего сына с немецкой каторги…
— Почему же твой сын не вместе со всеми в Ольховке?
— Не знаю, его угнали в Германию…
— Что, по-твоему, нужно сделать, чтобы спасти людей от уничтожения?
— Там много немцев. Они даже прочесывали лес и всех, кто попадался на глаза, гнали в Ольховку.
— И детей, и стариков?
— Всех без разбора…
— Ты был в Ольховке? Она же сожжена, осталось всего несколько хат.
— Видел, как женщин с детьми и стариков загоняли в большое гумно. Остальных задержали на улице.
На востоке гремело, слышались даже отдельные взрывы. Володя подошел к Вале, немного успокоил ее, повернулся и сказал:
— Быстрее найдите лопаты. Похороним Данилова здесь, в цветнике под сиренью.
Вскоре выросла могила, над ней прибили дощечку с надписью: «Отважный партизан Николай Данилов, 1918 г. рождения. Погиб 23.ХI.1943 г.». К доске прикрепили звездочку с пилотки Бойкача.
— Ты в самом деле советский пилот? — обратился командир к человеку в летной форме.
— Вот мои документы, посмотрите.
— Дайте ему автомат. Пускай будет партизаном.
Летчик взял оружие, помедлил и спросил:
— А что за командир меня вел? Тот, которого вы убили?
— Гут, отвечай! — нахмурился Володя. — Ты его должен знать.
— Знаю… Раньше был начальником фашистской тюрьмы в Жлобине, теперь говорил, что стал партизаном.
— Слышишь, летчик, кем был твой командир? — горько усмехнулся Бойкач.
— Да, сложная обстановка. Трудно в ней сразу разобраться. Не то, что у нас в чистом небе.
— Гриша, приведи кобылу, — распорядился командир.
Деревья качались, и казалось, что они стонут под низкими тучами. Покинув деревню, партизаны быстро пошли на запад.
18
— Мамочка, мама!.. Убейте и меня… Прошу, убейте… Валечка, папа, где вы?..
Галя привстала с санок и упала ничком на ровный белый снег. Она ползла, но не к убитой матери, которая еще вздрагивала, держась за конец веревки, привязанной к саням. Ползла к немцу. Гитлеровец чуть отступил к толстой сосне. Он не боялся больной девочки, ее залитых слезами глаз, а отступил, чтобы сфотографировать эту жуткую картину, созданную им самим.
— Дяденька, — обратилась Галя к Гуту, стоявшему рядом с фашистом, — попроси, чтобы он убил и меня…
Гитлеровец повернулся и пошел по дороге. За ним зашагал и Гут. Галя поползла к матери, голыми руками подгребая под себя снег. Припала к материнской груди, прислушалась. Сердце еще изредка билось. Девочка приподняла ее голову:
— Мамочка, миленькая, встань…
Но голова матери была тяжелая, глаза закрыты.
— Мамочка, — запричитала Галя, — ты говорила, что будешь возить меня в коляске, только бы я жила. Почему он, проклятый, убил тебя, а не меня?