А играть с Настасьей всегда было весело.
Она была моей, а я ее. Во веки веков. И пока она не вобьет это в свою хорошенькую головку, я пытался дать ей то, о чем она просила, но я был всего лишь человеком.
Пространство.
Мои губы скривилась при этом слове.
Когда в истории разорванных отношений пространство приносило хоть какую-то пользу?
Нет. Когда человек просил свободы, это было началом конца. Смертный приговор.
Если Настасья думала, что я позволю тому, что у нас есть, вот-вот умереть, она сошла с ума. Итак, я сделал все, что мог, чтобы оставаться в ее поле зрения. Я стал работать ближе к ней, чаще заходил, чтобы увидеть ее, и да, я попадал ей на лицо, когда она позволяла. Не потому, что я на самом деле был зол на нее, а потому, что, когда мы спорили, сексуальное напряжение зашкаливало. И что может быть лучше, чтобы заставить ее скучать по мне, чем напомнить ей, как хорошо я ненавижу трахать ее, когда она умоляла меня об этом.
Прошла пара недель, и я не мог выкинуть из головы тот отчаянный поцелуй. Конечно, мы оба были расстроены, и раздражение взяло над нами верх, но от этого стало только жарче. Ее рука обхватила мою щеку, пока она наказывала меня, кусая губу. Мои пальцы впились в ее задницу, когда мы врезались в стену.
Черт возьми.
Я подавил стон, и Саша спросил:
— Ты в порядке?
Не-а. Как я мог быть?
Женщина, с которой я планировал свою жизнь, внезапно решила, что я не ее вечный мужчина.
Она делала это во второй раз. Первый раз меня чуть не сломал. Я не собирался позволить ее неуверенности погубить меня. Я бы убедил ее. Бесспорно так.
Я знал, что она любит меня. Ты не смотрел на кого-то так, как Нас смотрела на меня, не любя его. В ее глазах был солнечный свет, который сиял только для меня. Ее свет проникал в меня, сохраняя целым, сохраняя в здравом уме.
Она должна была любить меня. Потому что, когда Настасья любила, она отдавала все, а если не любила меня больше, то конец. Все шансы на счастье исчезли.
Они говорили, что плохие вещи приходят тройками, и я никогда не верил в это, пока Нас не отправила меня восвояси. Поговорим о пинке под зад. Удары просто продолжали поступать. Удар за ударом я принимал их, но не знал, сколько еще смогу выдержать.
Я уже был окровавлен и разбит. Еще один удар превратил бы меня в пыль. Но если бы я падал, то падал бы, размахивая кулаками.
С тех пор как мы были бандой непослушных детей, присягнувших фирме, мы прикрывали друг друга. В отношении таких вещей существовало неписаное правило. Ты поддерживал своего брата, несмотря ни на что. Это был первый раз, когда я отказался принимать кого-либо в свои шестерки. Саша и Лев были моими братьями, но я не мог пойти к ним за этим. Не потому, что они не могли помочь, а потому, что они настаивали бы на помощи, а я не мог этого допустить.
Моя гордость не позволяла мне. Это было то, что мне нужно было сделать самостоятельно.
Хотя я признавал, что мое эго было опасной вещью, потребность показать себя им, ей, была важнее всего. Может быть, тогда Настасья увидит, какой потенциал у меня действительно был. Прямо сейчас я не годился в мужья. Я знал это, и да это задевало.
Она заслуживала большего, чем я мог предложить. Но это не означало, что я был готов ее отпустить.
Эта семья уже столько сделала для нас с Аникой. Их отец был больше, чем другом семьи. Он был патриархом для всех нас, детей, находил время, чтобы поговорить с нами о наших проблемах и пытался найти их решение. Они дали нам работу, дружбу и сделали нас частью своей семьи. Я был обязан им разобраться с этим дерьмом без их помощи. Я был в долгу перед Антоном Леоковым, который усадил меня в восемнадцать и дал свое благословение на свидание с его дочерью, зная, что я все равно бы это сделал.
Тяжело было проглотить пилюлю, осознав, что ты никогда не решал ни одной проблемы самостоятельно без помощи друзей.
Наши проблемы накапливались. Настолько сильно, что до вчерашнего дня я даже не заметил, как это отразилось на Анике. Пришло мое время сделать шаг вперед и взять на себя ответственность. Я бы не позволил женщинам в моей жизни молча страдать, потому что я ни хрена не могу сделать.
Сомнения терзали меня, но я продолжал твердо стоять перед лицом неопределенности. Потребовалось бы больше, чем денежные проблемы, какими бы большими они не были, чтобы поставить меня на колени.
У меня не было выбора. Я должен был добиться успеха. Я был не из тех, кто допускает неудачи. Не только ради семьи, но и ради себя. Если я потерплю неудачу, я не знаю, что буду делать, потому что находиться рядом с Нас и не иметь возможности обладать ею — было пыткой. Чистая агония.
Она была светом во тьме. Белый голубь, выводящий меня из тени.
Я не мог потерять ее.
У меня ничего не осталось.
— Ага. — Я остановился, чтобы отдышаться, оттягивая липучку на одной из перчаток. — Я в порядке.
Я взял бутылку с водой, открутил крышку и поднес ко рту, выпив полбутылки за раз. Прохладная жидкость прошла по моему сухому, но благодарному языку.
Тяжелый лязг сотряс все пространство. Я оглянулся и увидел, как Лев соскользнул с силовой скамьи, прежде чем подошел к нам. Его грудь вздымалась, он сказал что-то, чего я не ожидал. Хотя, если честно, никогда особо не знаешь, чего ожидать от Льва.
— Мы с Миной пытаемся завести ребенка.
Мы с Сашей замерли от удивления.
Лев снял ремешок с локтя и пошел дальше.
— Я говорил с Поксом о том, сколько времени может занять этот процесс. Он не уверен, поскольку тело Мины подверглось сильному стрессу, но я обнаружил, что все больше беспокоюсь о том, чтобы снова стать отцом.
Черт возьми.
Я моргнул, качая головой, пытаясь прояснить ситуацию.
— Я…
Но вмешался Саша, глубоко нахмурив лоб.
— Ты уверен, что хочешь еще одного ребенка? — Он скрестил руки на груди и почти обвинил: — Это была идея Мины?
Ах, черт. Это снова мы.
Саше было трудно доверять людям, и хотя Мина унаследовала более чем достаточно денег, чтобы прокормить себя, и теперь была замужем за Львом, я не думаю, что он когда-либо серьезно воспринимал бездомную девушку, которая украла его бумажник, когда он повернулся к ней спиной.
Лев помолчал, а потом ответил.
— Да, она действительно подняла этот вопрос. После долгих разговоров о наших обстоятельствах я согласен, что нам довольно-таки повезло, что у нас есть время и деньги, чтобы позволить себе еще один рот. Поскольку Мина больше не работает в клубе, фотография дает ей свободу, которой нет у большинства женщин. Не говоря уже о том, что мысль о том, что Мина вынашивает моего ребенка, дарит мне тепло, которого я никогда раньше не чувствовал.
Вау. Это было грандиозно.
Я не думал, что когда-либо слышал, как Лев говорит о своих чувствах. Разинув рот, я повернулся, чтобы посмотреть на Сашу, и, пока он в основном смотрел на меня, я скорчил лицо, которое восклицало: «Чувак!»
Встреча с Миной изменила Льва. Я не был уверен, что она сделала с большим парнем, но что бы это ни было, это было неплохо.
Ухмылка тронула мои губы.
— Это здорово, чувак. Я очень рад за вас, ребята.
Свирепый взгляд Саши уменьшился, но не намного. Его защитная поза ослабла, руки опустились по бокам, когда он осторожно спросил:
— Почему ты беспокоишься?
О Саше Леокове можно сказать многое, но он заботился о своих братьях и сестрах. Он одинаково заботился о них, но и он, и Настасья питали ко Льву особое терпение. Без этих двоих, которые защищали и направляли его, Лев не был бы тем, кем он был сегодня. Они были его голосом, когда он не мог говорить, его разумом, когда он погружался во тьму. И они любили его безоговорочно.
Лев снял маленькое полотенце с шеи и промокнул вспотевшее лицо.
— Я полагаю, потому что единственный опыт, который у меня есть с беременностью, — это охранять маленькую жизнь, растущую внутри тела Ирины, в то время как она угрожала покончить с ней на каждом шагу. — Он замер, задумчивый. — Это было не то, что все говорили мне, чем это будет. Я чувствовал себя незащищенным и скомпрометированным. Ирина не была любящей матерью, которой должна была быть.