Василиса пошла в женский закуток, отделенный от батюшкиной опочивальни небольшими сенями. Делили они его вместе с кормилицей. Та после смерти матери стала, как родная. Вассе, как боярышне, на перинах спать положено, но девушка уступила их Лукерье. У той кровать, просто лавка, да одеяла и подушка одна, а засыпать легко, не потеешь. В закутке все не только для отдыха, и лари плетеные из бересты, где нитки, чулки вязать, иголки, ножницы, в отдельном коробке — пуговицы, бусинки, обережные фигурки коней и уточек из меди. Девушка решила оттянуть время до занятий азбукой с тиуном. Стала переплетать косу. Чесала деревянным гребнем золотистые волосы, а вспомнила косы Северина. Вот бы ему заплетать, волосы у него будто снег, нет, как перья лебединые. А весной батюшка обещал Вассу, да хоть за кого замуж отдать, даже за самого захудалого боярина. Все оттого, что не как она не зажиреет. Груди меньше яблок, на боках кости выпирают, не зачать дитя, не выносить. Кому такая нужна жена?! Вот даже сейчас оденься она отроком, варяг бы опять обознался. Какие у него глаза сделались, когда он косу ее увидал, льдинки стали голубыми, утонуть в них можно, пропасть.
В сенях послышался какой-то шум, визги, кормилица влетела чуть, не снеся косяк двери, под шалью младенец спрятан, покрывало все в крови. А малышка спит, видно только грудь материнскую сосала, на губках еще капельки белые остались.
— Тати, Васа! Федора Симеоновича зарубили и мачеху! Открывай подпол, под землей уйдем. Лучше в лесу погибнуть от холода, чем в полоне быть.
Васа отбросила полосатый коврик и открыла крышку подпола, сразу повеяло холодом. Накинула на плечи лоскутное одеяло, хорошо, про свечу не запамятовала, стала спускаться.
А Луша всей своей немалой фигурой держала дверь, до последнего, пока дышать могла, спасала свою Васю — Младу, раньше самую младшую в роду. Только, когда дым от подожженного татями со всех сторон дома, стал есть изнутри, мешая дышать, шагнула в погреб.
Да лестница под ней подломилась, хорошо успела крышку шалью зацепить. Упала вниз так, что будто душа вон. Зато крышку прикрыла. Младенец так и не проснулся.
Васа шла по подземному ходу, не оглядываясь, на ногах чулки шерстяные, все равно холодно. Запахнулась посильнее, и тут услышала позади грохот и побежала дальше, оберегая ладонью свечу. Хороший ход прорыли, целое прошлое лето работники из города старались. И не зря, вот когда пригодился. Пахло сырой пашней, но не очень сильно, еще земля скована морозом. Да другая напасть случилась. Прямо под ногами целое мышиное войско, от огня спасается. Васа осторожно шла, но кроме как на маленькие серые тела наступить и некуда. Те мыши, что хитрее, острыми коготками цеплялись за шерстяные чулки, подол рубашки, Самые отчаянные забирались по покрывалу вверх, но девушка скидывала их, брезгливо обтирая пальцы о край рубахи.
— Только бы не змеи, только бы не змеи, — умоляла она незнамо кого. Долго она не решалась наверх выйти. Все ждала кормилицу. Не дождалась. И не слышно никого, только мышиный писк.
Крышку схрона засыпало снегом, и поднять ее казалось невозможным. Василиса и головой толкала, одеяло на голову сложила в несколько слоев, как пирог-растягай, ничего не помогало. Свеча давно погасла. Холод уже поднимался по ногам все выше.
«Вот до сердца доберется, и усну я, как спящая красавица. Придет Северьян, а я вся такая холодная, но, как живая в ледяном, хрустальном гробу лежу. Поцелует он меня я и оживу». Мысли о любимом, чего уж перед кончиной лукавить, вернули девушке сил. Она стала рывками бить в крышку и вот чудо, та поддалась. Вася, отряхиваясь от полетевшего в люк снега, вздохнула свежий лесной дух, поднялась и тут же чуть назад в подземелье не упала: сосновая лапа припорошенная снегом, освободилась от груза и полоснула иголками по нежной девичьей щеке.
Васа пошла по рыхлому снегу, огляделась назад на поляну. Дом пылал, от него отъезжали сани, груженные мешками с зерном, снедью, серебром.
Батюшка, милый, а как же мачеха Алена, младенец?
Дорога у Василисы теперь одна, в лес, к ведунье. Девушка вздохнула, укуталась в одеяло, платок расписной плохо грел. Пройдя по снегу, недалеко, поняла свою ошибку и накинула одеяло на голову, будто в шалаше пряталась. Яркие кусочки сшитые крепко накрепко один к другому, подбитые гусиным пухом, а с обратной стороны, синего цвета полотно, крашенно ежевикой. Повертела головой в разные стороны, чтобы ладно легло. Лоскутное полотно, самой шитое, ее и уберегло. Раздался тихий свист, стрела бесшумно полетела прямо в лицо, оцарапала щеку и прострелила ухо. Самострел видно на некрупную дичь ставили. Вася осела в снег, потрогала стрелу. Выдернуть или нет? Сломала оба конца. Выдернула. Сначала кровь почти не сочилась. Тонкая стрела, с костяным наконечником Зубы не задело, ровно прошла, навылет. Если бы в глаз, то может и на смерть бы. Закусила губу и поднялась. Вася вытерла щеку, но кровь продолжала течь. Тонкое костяное лезвие стрелы слишком глубоко порезало кожу, скоро пропитанная кровью шаль примерзла к щеке, при любом неловком движении рана снова начинала кровоточить.