— И неделю ждать погоды? А вдруг Ва… боярышня с ними?
— Ранами старыми чую, ночью быть бурану, — успокоил его дружинник.
Но все что не делается все к лучшему. Северин воинов по избам разместил, поспешил в дом к старосте разузнать у кормилицы про Василису. В хате, блеяли, козы, жался к теплому боку печи телок. На полатях шумели дети. То ли дрались, то ли играли.
Хозяйка вытерла вышитым полотенцем лавку, поклонилась и ушла в женский закуток за занавеской. Староста шикнул на детей, разбудил кормилицу, спящую на лавке, прибитой к стене. Умом баба не тронулась, но голоса лишилась. Что-то гугукала, но ни Северин, ни староста ее не понимали. Тогда она побежала в сени и, откинув половик, показала на крышку погреба, да и, открыв ее, сиганула вниз, но опять застряла.
— И смех, и грех. Вот ведь Михрютка неповоротливая, — засмеялся староста. Но при Северине улыбку с лица убрал, и послал мальца за мужиками, снова тянуть бабу — ладью из дыры. Правда старая не знала, не смогла объяснить, в какую сторону ход ведет. Но ясно же, что к лесу, до деревни или тракта слишком далеко. Своих воев варяг беспокоить не стал, а вот мужиков с два десятка со старосты стребовал.
Все ходили, кричали до самой полуночи. Сам Северин кричал так, что потерял голос. Он как в горячке, раз за разом объезжал по кругу поляну, но так ничего не нашел.
— Надоть возвращаться, боярин, — подошел к нему один из мужиков. — Буран идет, вот туца через цас луну закроет и так нацнет мести, дорогу назад не найдем, сгинем. Говорил на местном языке, цокая, и варяг не совсем его не понимал. Мужик умолчал о том, что они — то кумекали, про варяга, что тот непременно оборотень. Что ему бурана боятся или леса, но конечно все это говорили шепотом, чтобы воин не услышал.
Ночевали в деревне, Северин выпил кипяток с медом, спать отказался, сидел всю ночь у стола. Старостиха тыкала мужа в бок и шипела на ухо: «Ведь все свечи пожжет ирод нерусский. Это ведь освященные в Сретенье свечи, «громницы», оберег на весь год. Дом от пожара и бед, посевы — от града, а нас, — от сглаза и болезней.
— Никшни, он княжий человек, знацит так надо.
Старостиха с досады спихнула мужа с печи. Тому пришлось лезть на палати к детям. Правда зарок себе дал, как только вои съедут со двора, проучит бабу вожжами.
Свеча догорела, и Северин вышел на двор. Там бушевала метель. Ветер иногда разгонял темные тучи, и когда проглядывала луна, в ее серебристом свете, глаза варяга мерцали загадочным отблеском.
— Манька, Манька, — смеялся на полатях младший из старостиных погодков. — А вдруг он оборотень, сцас как обернется в волка и утащит тебя в лес.
Младшие с ужасом замирали, а Манька, дородная девица, перестарок, фыркала.
— Да, хоть бы с волком, все едино, от вас подальше.
— И не забоишься? — спросила младшая сестренка.
— Вот еще, мне вот на святоцные гадания, вепрь по гузну щетиной терся.
Конечно, хитрая девка, умолчала, что это пастух обрядился в козлиную шкуру, и щупал ее голый зад
— Да спите уже, неугомонные, — осадила их мать и скоро все уснули. Северин, вернулся в избу. В ней стоял тяжелый дух: дегтя, кислой капусты и чеснока. Вынул из печи чугунок с остатками снеди, и, поев, уснул прямо за столом, положив голову на руки.
Конечно, искать кого-то в лесу после такого снегопада бесполезно. Буран все следы замел, сани староста не дал, мол, всего двое, и одни в починке.
Вернулись в город несолоно хлебавши.
Глава 16. Возмездие
По боярину и боярыне тризну справили, похоронили. Гордею Симеоновичу младенца спасенного и кормилицу Василисину привезли.
Северин отправился посоветоваться к тысяцкому. Рассказал о Василисе и татях.
— Да, дела, — Ярец на куске бересты нарисовал острог, в котором, скорее всего скрывались разбойники.
— Тебе может, уже и не надо, а Северьян Сигурдович? Мы как-нибудь сами, клич кинем, прибыток посулим. Да и боярин Сударов, брат убиенного, обещал, что гривнами не обидит.
В тереме тысяцкого царили уют и чистота. Северин даже иногда представлял, как они с Василисой заживут в таком вот доме, где детский смех, и любовь.
От мечты, ничего не осталось, только месть. Змеей свернулась внутри, и исподтишка жалила сердце, ядом отравляла душу.
Ярец не обманул. Собрали около тридцати мужиков, пять саней, кто конными, а еще двое из дружины князя, те самые варяги, уцелевшие в бурю. Парни уже обзавелись семьями, жили у русских жен, и всем были довольны. Северин не ходил к ним в гости, он не хотел ворошить прошлое, слишком много горьких воспоминаний с этим связано.