Конь уткнулся в плечо, потом в ладонь, просил вкусного: морковку или хлеба.
— Отдохнул? Тогда домой.
Нянька пришла хмельная и оттого злая. Такая у бабы особенность, как выпьет, злится на весь белый свет. Рывком скинула душегрейку, порвала бусы, речной жемчуг покатился по деревянному полу, а девки-чернавки бросились его собирать.
— Ну, — сцепив руки за спиной, Северин ждал ответа. Со стороны могло показаться он скала, лед, но внутри бушевал ураган.
Нянька, села на лавку, тяжело дыша, будто и не в санях приехала, а всю дорогу бежала.
— Не пара она тебе! Не пара и все тут!
— Дело говори, не зли меня.
Нянька выдержала паузу, вот ведь вредная бабища, всегда норовит на своем настоять, и, прочистив горло, возвестила.
— Порченная она, как есть порченная.
Северин от неожиданности даже на лавку присел.
— Была под кем?
Нянька, помотала головой: «Хуже».
«Любую возьму», — подумал Северин.
А Серафима, наконец, имя ее вспомнил, села перед ним, подперев рукой голову, поведала.
— Всю осмотрели, такой товар никому не надобен. Во всю щеку шрам, свежий, ухо порвано, а ноги, батюшки свят-свят, все в рубцах от ожогов.
— Знаешь же, что дом ее горел.
— Нет, это давние ожоги. Она тогда девчонка несмышленыш, а тут варяги пришли, пожгли их дом. Мать она тогда потеряла, а ее дружинник княжий из огня вынес.
Северин разом вспомнил все, и как он ребенка спас на пожаре, и как ведунья ему про суженную сказала, которую он на руках носить будет.
— Окаянная ты, баба — это моя судьба, рок. Тебе этого не понять. Лучше скажи, как свататься?!
— А никак, мы свое слово ей в лицо и сказали. Нечего на зеркало пенять, коль рожа крива. — И нянька победоносно поглядела на варяга.
Северин побледнел: «Вася что ответила?»
— Что де за убийцу матушки, варяга значит, никогда замуж не пойдет, лучше в озеро с камнем на шее.
Северину хотелось хоть что-то: колоть мечом, кидать ножи, секирой махать. А тут еще Мишаня пришел, положил на стол грамотку, и векшу: «Не пустили в дом, к боярышне». Северин монетку не взял, не вина мальчишки, что не люб он Василисе. Он выскочил во двор, и, отобрав у Прошки топор, стал рубить дрова. Совсем как деревенский мужик, размашисто и сноровисто.
Глава 21. Обида
Прошла зима, пришла масленица с гуляньями и хороводами, с обжорством и ярмаркой.
Василиса, сговорилась с Акулиной, и девушки пошли на торжище сопровождаемые свекровью сестры. Разносчики торговали пирогами с лотка, всюду витал аромат меда и блинов. Скоморохи веселили народ, показывая сказки про конька — горбунка и жар-птицу. Сестры хотели всего и сразу: и пряников медовых, и иголок для вышивания, и лент атласных. Для более тяжелых покупок, отрезов тканных и корзин со снедью, шел за ними младший конюшенный.
Ваське ужасно хотелось и пирогов с зайчатиной, и блинов, но денег у них с сестрой не было ни полушки. Васька впопыхах у дядьки не попросила, а Акулину держали в строгости. Калита с гривнами висела у старухи на поясе.
Та, желала себе купить малинового бархата на душегрейку, искали долго, во рту с утра ни маковой росинки. На торжище толкотня, мальчишки под ногами шныряют, норовят толкнуть девок, чтобы посмеялся честной народ. Потому шли мелкими шажками, плыли лебедушками.
Свекровь Акулины даже глаз не дозволяла поднимать на купцов и проходящих молодцев. Акулина, грустно улыбнулась сестре, прошептала на ухо: «Ох, Вася, не торопись замуж. С мужем-то сладко, а со свекровью гадко».
Мороз щипал девичьи щеки, воздух пропитан ароматом сбитня, «морозного вина», совсем впрочем, и не хмельного. На широком столе стояла медная баклага с длинной трубой, куда сбитенщик кидал угли. Дух шел травяной: пряный шалфей, корица, лавр, ягоды. Сестры и свекровь подставили пузатые стаканчики с вывернутыми наружу краями, чтобы не обжечься и сбитенщик наполнил их. Девушка, держа одной рукой в варежке стаканчик, другой, без оной, цепляла смазанный конопляным маслом блин. От восторга закрывала глаза.
— Вон смотри, охальница идет, видно телесами куны заработала, тратить пришла. — Свекровь Акулины указала клюкой на дородную женщину с яркой личиной. Брови насурьмлены, щеки от мороза или от вина красны, а грудь, словно ладья впереди самой хозяйки плывет.
— Ой, не смотрите, Акулька, Васька! Глаз у нее черный, недобрый. Сглазит окаянная. Тьфу! — И пожилая боярыня, на самом деле плюнула. Но женщина уже прошла мимо них, и, сев в сани, уехала.