Чувствуя, как гаснет его сознание, Айвар Непобедимый услышал строфы стиха, которые Браги[5] шептал умирающим героям. Собрав остатки своих сил, он громко произнес для Герды и всех воинов, окруживших его:
Обливаясь слезами, Герда склонилась над бездыханным мужем и нежно поцеловала его холодеющие губы…
ОДИН
– Стоп! – закричал режиссер.
Знакомый голос вернул Марчелло к действительности, и он встряхнул головой, чтобы окончательно прийти в себя. Ему часто во время исполнения своих ролей удавалось довести себя до состояния близкого к трансу, когда его собственная душа, казалось, растворялась в душе придуманного персонажа, полностью сливаясь с ней. Он заморгал, снова увидев сверкающий калифорнийский пляж, а вдали темные, словно башни, утесы. Вокруг него вновь были ослепительно яркие огни софитов, кинокамеры на рельсах и хорошенькие статистки, все так же суетились ребята из съемочной группы, и змеями вились всевозможные кабели.
Вслед за этим он увидел Монику, одетую в костюм норманнской женщины. Она опустилась возле него на колени, и, улыбаясь, протянула к нему руку, чтобы стереть песок с его лица. Марчелло подмигнул актрисе, которая, действительно, была его любимой женщиной и в жизни и в этом фильме.
– Слушай, а ты красиво умирал, парень, – засмеялась она. – Я заметила, что наша новая ассистентка режиссера просто обливалась слезами.
Марчелло радостно сел:
– Ну, да?! Ты говоришь о той маленькой блондинке с хвостиком и красной повязкой?
– Скотина! – завопила Моника и, схватив полную пригоршню песку, швырнула в него.
– Эй, вы, двое, кончайте! – раздался властный мужской голос. – Мы и так уже далеко зашли с этой постановкой, чтобы еще потерять ведущего актера, ослепленного сумасшедшей особой.
Марчелло и его подруга взглянули в эту сторону и увидели, что к ним приближается режиссер Ирвинг Хартман, за которым по пятам следует главный оператор Гарольд Шиндл. Оба были средних лет, лысые, с одинаковыми бородками и в очках с толстыми линзами. Между собой члены съемочной группы, не сговариваясь, давно уже назвали их «однояйцевыми близнецами».
Отряхивая песок, Марчелло поднялся на ноги и, притянув к себе Монику за плечи, повернулся к режиссеру.
– Ну как, Ирвинг?
Тот расплылся в довольной улыбке.
– На этот раз достаточно.
– Слава Богу! – с чувством произнес Марчелло. – Самое время закончить после двенадцати-то дублей!
– Если бы ты после девятого дубля не заехал своим мечом по камере, мы могли бы и раньше закончить, – съехидничал Гарольд.
– Так это же оператор на меня наехал! – возмутился главный герой, – я был как раз на своей отметке, когда он оказался у меня на пути!
– Правда! Правда! – с деланным благоговением вздохнула Моника, – великий Марчелло никогда не ошибается!
Суперзвезда потер бок и состроил гримасу.
– Пожалуй, я пойду домой и попробую полечить свои раны в горячей ванне.
– Может пускай посмотрит доктор? – разволновался Ирвинг.
– Не стоит.
– Супергерои, подобные Марчелло, не бегают по докторам из-за каждого ушибленного пальчика! – снова подала голос Моника.
В ответ Гарольд подмигнул героине.
– Уж ты-то поможешь Марчи залечить его раны, правда, малышка?
Моника ухмыльнулась, а Ирвинг спросил.
– Слушай, Марчелло, ты уверен, что будешь готов к завтрашней съемке? Я все переживаю, особенно, после того, как ты отказался от участия каскадеров в сцене с горящим драконом.
– Да брось! – махнул рукой актер, – это все ерунда. А потом, это все равно последняя сцена в картине, так что ты сможешь доснять все остальное, даже если я сгину в аду, правильно?
– Ну, я, право, не знаю, – задумчиво поскреб бороду режиссер.
– Эй, Ирв! Может лучше побеспокоиться о чем-нибудь действительно важном? Например, вдруг завтра будет погода ни к черту, или ветер помешает?
Ирвинг подозрительно посмотрел на небеса, на которых, и впрямь, показались какие-то зловещие тучи, и пробормотал:
– О, Господи, если придется отменить съемку финальной сцены, боюсь, продюсера хватит кондрашка. Мы и так уже выбились из бюджета.
– Может, стоит нам всем вместе попросить Тора[6], чтобы он сменил гнев на милость? – Марчелло наклонился к земле, поднял шлем Айвара и критически уставился на рога. – Ты знаешь, завтра, когда мы будем снимать погребение в ладье и отплытие в Валгаллу, эти рога, впервые за все время съемок, будут выглядеть естественно и правдоподобно.
Ирвинг мученически закатил глаза.
– Слушай, ты опять начинаешь, да?
Марчелло нахмурился.
– Да, опять. Я, видишь ли, очень серьезно отношусь к своему ремеслу.
На это Ирвинг всплеснул руками и, искренне изумляясь, воскликнул.
– Да кого сейчас волнует, носили или нет викинги рогатые горшки!
– Меня волнует, – не сдаваясь, упрямо произнес Марчелло. – Пойми же ты, викинги никогда не носили рогатые шлемы во время сражения. Их оставляли только для религиозных церемоний или на какие-то особые торжества. Да, вот еще валькирии одевали шлемы с рогами. Позволь тебя спросить, я, что, похож на валькирию?
– Да что ты, в самом деле, голубь мой, – замурлыкала Моника, – ты все, что угодно, только не валькирия.
Марчелло ухмыльнулся и нахлобучил шлем партнерше, а она, забавно протестуя против такой фамильярности, наморщила свой очаровательный носик из-под сидящего набекрень шлема. Настроение на съемочной площадке явно становилось все более игривым.