...Я помню...
Викки, убивающая человека. Свист стали и хлопок синего шелка. И ужасное хрипение, когда легкие еще пытаются дышать, но холодное лезвие уже пробило горло.
Смерть.
А потом, в каюте, ее глаза заволакивающиеся дурманной паутиной.
... Я помню...
Не могла она ничего помнить. Не могла! Майк был уверен в этом, хотя вряд ли смог бы объяснить свою уверенность. Он знал только, знал откуда-то, что там, в рубке,
...Я любила тебя...
Викки перестала быть собой.
Нужно было разобраться в этом. Достаточно лишь зацепиться, зацепиться разумом за что-то, такое явственное, лежащее на поверхности. Зацепиться, чтобы понять, осознать, исправить. Но зацепиться не получалось. Мысль ускользала, ускользала... Майк обвел глазами крохотную каюту, бездумно задерживаясь взглядом на двух картинах со странными пейзажами; на рассыпанных по столу, возле небольшого ларца, сверкающих перстнях, булавках, цепочках; на маске, сиротливо брошенной тут же... Что-то было совсем близко, еще чуть-чуть и...
Мечи!
Они висели на стене над кроватью. Огромные. Тяжелые даже на вид. И совершенно почему-то незаметные.
Мечи.
И мысли рассыпались, не успев построиться в цепочку. Так и не приведя ни к чему. Рассыпались. Разбежались. Уступили место восторженному восхищению мальчишки. Восхищению перед НАСТОЯЩИМ оружием. Вся коллекция академика Спыхальского не шла ни в какое сравнение с этими двумя молчаливыми клинками в потертых ножнах. Потому что там был музей. А здесь - живые мечи.
Живые? - смутное удивление, как это придумалось такое? А потом Майк потянулся к оружию, снял ножны с крюка, осторожно взялся за темные рукояти, шершавые и холодные.
- Ух ты, какие тяжеленные! - выдохнул он и потянул один из клинков.
Ладони пронзило резкой болью. Аж в глазах потемнело на секунду. Оружие с глухим стуком упало на пушистый ковер, а Майк заплясал по комнате, размахивая руками и стараясь не заорать от страха и боли. Впрочем, боль исчезла так же неожиданно и быстро как появилась.
Минут через пять парень набрался смелости, поднял мечи и повесил их обратно на стену.
- Ну тебя к черту. - буркнул он, снова усаживаясь на койку, непонятно к кому обращаясь. Может к Конунгу. Может к мечу. Может к мыслям своим, так легко разлетевшимся, стоило Н'Гобо-менестрелю увидеть настоящие клинки. А потом потянуло в сон. Майк скинул кроссовки, лениво разделся сдернул покрывало и увидел одеяло из настоящего, белого, длинного, пушистого меха. Сколько могла стоить такая вещь он даже представить боялся. Уж никак не меньше, чем маленький межпланетный катер. Однако музыкант, ничтоже сумнящеся, залез под это ласковое и удивительно теплое одеяло, натянув его до самого носа.
А Конунг-то, неженка. - злорадно подумал он, уже засыпая. - И драгоценности опять же... - не додумав последней мысли Майк заснул. И ничего ему не снилось.
Легкая, изящная капля леталки опустилась на стоянку возле парка.
Конунг выпрыгнул из нее. Помог выйти Викки. Майк подал руку Джине. Еще раз настороженно глянул на капитана:
- Мы с тобой.
- Век бы вас не видеть. - искренне сказал Эльрик.
Утром ему пришлось выдержать настоящий бой. Ошалевшая от событий парочка музыкантов, позабыв о субординации, яростно доказывала легендарному Конунгу, что они просто обязаны быть в курсе дела. Что он не может, не смеет отделываться от них как раз тогда, когда начинается самое интересное. Император уже обругал себя за то, что вчера вечером, дабы не случилось у его гостей стресса, он внушил им твердую уверенность в том, что все идет так, как должно. Теперь они абсолютно не боялись, и не испытывали ни малейшего трепета.
Все менестрели либо нудные, либо наглые. - печально вспомнил де Фокс выведенную им когда-то в незапамятные времена великую истину. H'Гобо и Сьеррита были наглыми менестрелями. Hу хоть не нудными. И то хорошо.
Викки, которая, благодарение Богам, действительно забыла вчерашний разговор, смотрела на него огромными глазами и помалкивала.
Эльрик не верил в Судьбу, но иногда ему приходилось сталкиваться с ней лицом к лицу, и тогда, несмотря на твердую убежденность в том, что Судьбы нет, Император вынужден был драться с этой силой.
Или бежать от нее.
Судьбу, которой нет, можно обмануть. Можно победить. Можно... можно проиграть ей, но такого с ним еще не случалось. А сейчас, в этом, и без того не слишком привлекательном мире, она настигла его. Закогтила, пытаясь надеть узду и шоры. Эльрик действительно понятия не имел, что теперь делать. Да, разумеется, в первую очередь - помочь Рину. А потом? Уйти? Конечно, он так и поступит. Ему не привыкать. Но...
Викки.
Девочка, которая погибла, спасая его. Девочка, которую он убил. Девочка, которая любила его.
Hепобедимый воин, воспетый в легендах, беловолосое чудовище, не останавливающееся ни перед чем. Про него многие так говорили: Его не остановить. Hо ведь это же не повод влюбляться!
Влюблялись. Любили. Долго. Безнадежно. Кто-то тихо и печально. Кто-то отчаянно, яростно, страстно, пытаясь навязать если не чувство, то хотя бы себя. Что толку в такой любви? Множество женщин было и будет. Только одна-единственная останется вечно недоступной. А все остальные... Пыль.
Но Викки...
Рин был прав, сам того не зная. Или не прав, это уж как посмотреть.
Ты вообще ни за что не отвечаешь. Так оно и было. Но случалось, что Император осознавал ответственность. Или, того хуже, начинал чувствовать себя обязанным.
Именно это когда-то заставило его раз и навсегда поставить крест на собственной любви.
Кина.
Он не имел на нее права, но должен был защищать и оберегать эту женщину. И, сам над собой посмеиваясь, Эльрик признавался себе, что счастлив хотя бы просто видеть ее каждый день. Просто видеть.
Это ответственность. И любовь. Любовь, которой нет, так же, как нет Судьбы.
Чувствовать себя обязанным кому-то - совсем другое дело. Это долг, а долги надо возвращать. Иногда с процентами. Тот, давний долг - жизнь, взятая в обмен на жизнь - он так и не был выплачен. Ни на Марсе. Ни сейчас. И Эльрик не знал, что делать. Он знал лишь, чего делать не должен. Не имеет права. Он не должен был уходить, оставив все как есть. Он собирался уйти именно так.