Рин не мог представить себе Бога, который стал бы убивать другого Бога. Убивать так.
Избранных водят на коротком поводке. Забавно это - поводок, о котором понятия не имеют те, на кого он надет. Избранные уверены, что это они взяли его. Им в голову не приходит, что в жизни не хватило бы сил у всей их армии взять в плен одного единственного, не самого сильного Бога. Да что там! Им в голову не приходит, что Боги вообще существуют. Это сделано для их же блага. Конечно. Все и всегда для блага тех, кого водишь на поводке. Бог это всегда какая-то мораль, какие-то правила, какой-то путь, в конце которого - созидание.
Разрушение не терпит Богов. Избранные их - не знают.
Хуже всего было, когда Рин видел своих палачей. Видел, бессильный воспротивиться пытке, бессильный причинить им вред. Иногда он не мог понять, действительно ли бестелесные твари копошатся вокруг него, жадно присосавшись к хлещущей из него жизни, отталкивая друг друга в стремлении урвать себе частицу Силы, божественной Силы. Действительно ли он видит их. Или это бред? Но разве могут Боги бредить?
Люди истекают кровью, когда нельзя перевязать рану. Из Рина уходила Сила. Ее уже не нужно было даже вытягивать - остановить бы! Не получится.
Не получится.
Нет.
Демоны вытягивали силы. И чем меньше оставалось жизни у Бога, тем быстрее уходила она. Было больно. А воспоминания почему-то прогоняли боль.
И снова он, Рин, пребывал в пустоте небытия. Блаженствовал, отрешившись от своего мира; от людей проклявших и давно забывших его; от скуки, что одолела за последние века. Он наслаждался покоем и даже не понял сперва, что кто-то осмелился потревожить его.
- Рин, я знаю, что ты меня слышишь.
Голос был низким, мягким, настойчивым. И абсолютно лишенным почтения.
Что это за нахал? Смотреть было лень.
А голос не унимался. Требовательно вызывал его, ругался и сыпал странными проклятиями. Иногда становился почти просительным. Почти. Hо ни разу не опустился до прямой просьбы. И любопытство уже стало одолевать: никогда и никто не разговаривал так с Богом. И самолюбие заело. Тоже, нашелся наглец!
Он все-таки глянул краем глаза. Увидел. Дерзкий проситель (других определений смертным Рин никогда не знал) разыскал один из немногих уцелевших его храмов. Возле огромной статуи-идола был разбит лагерь. А этот, настырный, был, судя по всему, командиром небольшого отряда.
Рин помнил времена, когда на месте этих песков стоял огромный город. Храм, как положено, располагался в самом центре. Тогда ему днем и ночью досаждали просьбами, молитвами, и заверениями в любви и почтении. Иногда он пытался чем-то помочь людям, но заканчивалось это плачевно.
Рин, хоть и являлся Богом-создателем, но считал что люди должны жить самостоятельно. Их такими сделали, в конце-то концов. Богу - Богово, смертным - смертное. И оставьте вы Бога в покое!
Когда он Творил, ему хотелось создать нечто необычное, гармоничное и Красивое. Но созданому миру-сказке не хватало чего-то. Скучно было там общительному, юному Богу. И появились люди.
Чистые, как дети. Как дети - наивные. Как дети - любящие своего создателя. И он любил их. Учил. Растил. Опекал. Но дети растут, они должны становиться на ноги, а люди, его люди, все так же требовали внимания и опеки. Их любовь превратилась в иждивение. Просьбы - в капризы. Верность - в оковы. Рин не понимал этого. Или не замечал. Иждивение, капризы, оковы - разве ведомы Богу эти понятия? И он по-прежнему нянчился с ними... Пока, однажды, сам не стал человеком.
... Но об этом вспоминать не хотелось...
Оулэн...
Оулэн!
Богу, понявшему людей, очень быстро осточертела людская лень. И он решил уйти. Это сработало - смертные научились жить самостоятельно. Но уход своего Бога восприняли как предательство и... Прокляли. А потом и вовсе забыли.
Теперь о нем вспомнили. Hе было печали.
Впрочем, таких как эти, стоявшие лагерем у его храма, Бог еще не видел. И уж точно он таких не создавал. Существа эти были удивительно, почти божественно красивы. Голоса их казались музыкой, а огромные миндалевидные глаза светились, кажется, нечеловеческой какой-то мудростью и... да, древностью. Смешной такой древностью - от силы нескольких столетий, но все же.
Рин наблюдал за ними несколько недель. Ему нравилась легкость и плавность их движений. Hравилось слушать странную музыку - без музыки они, судя по всему, не мыслили себе жизни. Hравилось смотреть, как скользят они, не проваливаясь, по сыпучим барханам, выслеживая какую-нибудь съедобную тварь. Как слаженно и четко работают на ежедневных разминках: командир расслабиться не давал. Все в лагере были заняты делом. Hикто не скучал и не задумывался, судя по всему, что торчат они тут без всякой пользы и без всякой надежды.
А тот нахал, что командовал всеми полутора десятками этих... пришлых. Он носил маску. И, судя по тому, что видно было из под нее - носил не зря.
Впрочем, если не считать лица и когтей на руках, в остальном этот тип очень походил на своих спутников. Вот только ростом он был на голову выше самого высокого из них. Редкостная громадина.
Интересно, кто таких делал?
Рин наблюдал.
Hастырный тип не унимался. Тормошил Бога и так и эдак. Ругался все чаще. Уговаривал все реже. Hо время шло. Кто-то должен был сдаться. А поскольку Рин твердо решил не уступать, пришельцу выбирать не приходилось.
Видимо, рано или поздно он понял это. Потому что однажды Бог увидел, что лагерь сворачивают. Hавьючивают шатры на странных животных, покрытых длинной коричневой шерстью, горбатых, со спесивыми мордами. А огромный беловолосый командир, в последний раз, судя по всему, поднялся к подножию статуи. Уселся рядом, молча глядя, как работают его люди. Снял с пояса флягу.
- Редкостный ты мерзавец, Бог. Hу да ладно, все вы такие. Выпить хочешь?