— Немного шероховато, но для первого исполнения вполне прилично, — подытожил он. — На следующей неделе ставим вас в программу дневного представления.
И хотя номер предполагалось поставить где-то в хвосте представления, Джим был донельзя доволен. Викки это озадачило. Непременная участница всех состязаний по конному спорту, она привыкла бороться исключительно за первое место, поскольку любой другой результат Эрлом Сен-Клером воспринимался как проигрыш. И лишь вернувшись домой с кубком в руках, она могла рассчитывать на сдержанную похвалу деда.
А вот Джим, похоже, готов был довольствоваться малым. Что ж, это его дело, а ее гордость требовала, чтобы номер был доведен до вершин совершенства, даже если выступать с ним придется в третьеразрядном шоу.
Следующую неделю она каждую свободную минуту тратила на репетиции с собаками. Джим проигнорировал все попытки привлечь его к делу — Джима явно устраивал тот уровень, которого они уже достигли.
Подошел день их первого выступления на арене. Публика, как всегда днем, галдела и не обращала особого внимания на арену, так что кордебалету из дюжины полуодетых танцовщиц, выбивавших чечетку, пришлось работать в атмосфере непрерывного шума. Последующий выход клоунов пару раз заставил публику захохотать, и Викки вдруг почувствовала, что страшно напряжена.
Но вот коротко прозвенели фанфары, возвещая их выход. Мистер Монтрелл, одетый в ковбойский костюм с огромной, не по размеру шляпой, объявил номер — как показалось Викки, довольно-таки скучно и заурядно:
— Леди и джентльмены! Милые дети! Я приглашаю на арену Джимбо и его четвероногих друзей!
И они выбежали из-за кулисы. Изнурительные часы дрессировок в конце концов оправдали себя: псы — от громадной колли Бастера до крохи Виски — прыгали, кувыркались, ходили на задних лапах с таким видом, будто были рождены для этого дела, и более того — они просто купались во всеобщем внимании. Викки пыталась держаться с ними на одной высоте, но слепящий свет прожекторов и внимание толпы смущали ее с непривычки. Но даже при некоторой скованности она была на голову выше Джима — тот вообще не смотрелся в роли дрессировщика.
Викки, во всяком случае, показалось, что он слишком подчеркивает свое мужское начало, что его бравада несколько смешна на фоне естественности собак, а вместо костюма, вызывающего ассоциации с охотой на крупных хищников, куда уместнее смотрелся бы строгий черный фрак.
Но все мысли куда-то улетучились, едва подошла ее очередь вести номер. Толпа притихла, с веселым любопытством наблюдая за выкрутасами, которые выделывал Виски, — крошка-терьер изображал из себя маленького шкоду, досаждающего большим псам, но как только те бросались за ним в погоню, он запрыгивал на руки Викки и нахально облаивал своих глупых собратьев, Трюк прошел как по маслу, а потому, казалось, слишком быстро. Зрители, вероятно, почувствовали то же самое и аплодировали столь неистово, что мистеру Монтреллу пришлось вызвать артистов на бис.
Викки в душе была уверена, что собаки хорошо выступят, а вот что застигло ее врасплох, так это волна удовольствия, захлестнувшая ее в ответ на громовые аплодисменты. При выходе на бис собаки, как их и учили, выстроились полукругом и поклонились, после чего две самые маленькие должны были запрыгнуть на руки к дрессировщикам. Тут и произошла первая и единственная осечка — оба пса заскочили на руки к Викки, а Джим так и остался стоять один с раскрытыми объятиями.
Как только они оказались за кулисами, мистер Монтрелл поздравил их с успехом и пообещал подумать о том, чтобы выделить им в программе место повыигрышнее. Джим весь вечер был неразговорчив, но когда сгоняли собак и вели их обратно к фургону, лицо у него было довольным и умиротворенным.
Вечером в баре неподалеку от ярмарочного городка они отпраздновали успешное начало выступлений. За столом с ними сидели Такк и некто Кларенс, судя по разговору, знавший Джима еще с пеленок. Викки иногда путалась в цирковом жаргоне, но в целом слушала их ностальгическую беседу с интересом. Как она смогла понять, в детстве с Джимом родители обращались из рук вон плохо. Сам Джим посмеивался над шутливым воспоминанием Кларенса о вечно печальном мальчугане, всегда просившем то чего-нибудь поесть, то спрятать его от гнева разбушевавшегося папаши, — но в смехе этом сквозила боль.